По другому преданию, Фома был при Льве V начальником отряда федератов — стражи, набираемой из иноземцев; он начал бунт против Михаила II, мстя ему за убийство своего благодетеля Льва. В этом предании успех возмущения Фомы объясняется двумя причинами: во-первых, еретическим образом мыслей царствующего Михаила II, во-вторых, экономическими и социальными причинами. Именно: Фома облегчил повинности, идущие в казну, и обуздал своеволие сборщиков податей. Так, ему удалось поднять Восток, вооружив рабов против господ, простых воинов против своих начальников. В дальнейшем изложении обстоятельств бунта наши источники не представляют противоречий. Верными царю Михаилу остались только фема Опсикий, благодаря стратигу Катакиле, и фема Армениак, командуемая Олвианом.

Нельзя не придавать особенной важности социальному мотиву движения, который подтверждается еще тем обстоятельством, что Михаил II, по представлению означенных стратигов, счел полезным сделать скидку податей специально для фем Опсикий и Армениак.

В рассматриваемом нами движении следует выдвинуть еще одну сторону, которая выясняется, главным образом, на основании сирийских и арабских известий [479]. Оказывается, что во время царствования Ирины Фома нашел у арабского калифа Гарун-аль-Рашида ласковый прием; выдавая себя за сына Ирины Константина, он приобрел себе расположение среди мусульман переходом в их вероисповедание. В качестве претендента на престол византийского императора он был всегда полезным средством в руках арабов, чтобы держать в страхе империю. В правление Мамуна, подготовляя восстание против императора, Фома несомненно имел за собой если не формальный союз с арабами, то пользовался открытой поддержкой и вспомогательными силами калифа. Слишком краткое и оброненное как бы мимоходом замечание, что бунтовщик венчался императорским венцом от руки антиохийского патриарха Иакова, должно быть оценено с точки зрения тогдашних обстоятельств и введено в надлежащие рамки. Антиохийский патриарх не мог вступить в сношения с Фомой без воли калифа, и самая церемония венчания на царство обличает уже широкий размах политики, причем участие Церкви должно было получить громадное значение среди приверженцев Фомы и в населении Малой Азии. Кроме того, чрезвычайно смелый план самозванца — идти на Константинополь и одновременно с этим движением нападение на острова и приморские города [480] — свидетельствует о настоящем военном плане и организации задуманного Фомой предприятия. В составе собранного Фомой войска действительно участвовали разнообразные инородческие элементы, для которых с идеей империи соединялись совсем иные представления, чем для византийского правительства.

Овладев морскими берегами, самозванец получил в свое распоряжение и морские суда, и опытных моряков, но он озаботился постройкой и новых судов, сосредоточив стоянку морских сил у острова Лесбоса. В дальнейшем осуществлении плана нападения на столицу произошла значительная ошибка. Предполагалось комбинированное движение с моря и с суши. Сухопутное войско поручено было названному сыну Фомы Константину, который не выдержал нападения со стороны оставшихся верными Михаилу стратигов Армениака и Опсикия, попался в плен, и отрубленная его голова была отослана в Константинополь. Что касается морских сил, Фома сосредоточил их в проливе у Абидоса и, отрезав таким образом Константинополь от всяких сношений с морем, начал вести переговоры с населением европейского берега, предполагая сделать высадку во Фракии. Воспользовавшись темной ночью, он выбросил на фракийский берег часть своего войска и нашел здесь вполне подготовленную почву, т. к. обаяние его имени приготовило ему между славянским населением Балканского полуострова много приверженцев [481]. Царь Михаил находился в отчаянном положении и не был в состоянии оказать Фоме сопротивления. В Константинополе успели только снабдить царские суда греческим огнем и запереть железной цепью вход в Золотой Рог, как у города появился неприятельский флот, и началась тесная осада окруженного с моря и с суши города. Это происходило осенью 821 г. Неприятельский флот прорвал заграждавшую вход в Золотой Рог цепь и поднялся к нынешнему Эюбу, где произошло соединение морского и сухопутного войска. Можно полагать, что в декабре 821 г. началась правильная осада Константинополя.

Михаил II имел в своем распоряжении обыкновенный гарнизон столицы и гвардейские полки. Кроме того, верные ему стратиги фем Армениак и Опсикий, Ольбиан и Катакила успели доставить в Константинополь значительные подкрепления из Малой Азии и несколько поднять дух столичного населения. Скоро обнаружилось, что надежды самозванца на сдачу города были обманчивы. Осаждавшее войско расположилось в местности Космидий, где был загородный монастырь Косьмы и Дамиана за стенами города, построенный в V в. патрикием Павлином. Весь Босфор находился в руках неприятельских отрядов, которые проникали до берегов Черного моря. Осадный инструмент и стенобитные машины были у Фомы в достаточном количестве, и он надеялся взять город со стороны храма Влахернской Богоматери.

С своей стороны царь Михаил сосредоточил защиту на этой части стен, утвердив свое знамя на крыше Влахернской церкви. В городе сознавали страшную опасность, как во время аваро-славянского или арабского нашествий, и обратились к усердной молитве о заступничестве «непобедимого воеводы», который не раз помогал городу в трудные минуты. Весьма любопытно читать, что иконоборческий по своим настроениям император «приказал своему сыну Феофилу взять победоносное древо Креста и честную одежду Богоматери и обойти стены города со священным клиром и гражданами и молиться о божественной помощи» [482]. Крепкие стены города и наступивший холод поставили Фому в весьма затруднительное положение, осадные работы не достигали цели, флот же не мог действовать по причине противного ветра. С наступлением весны 822 г. Фома вновь приступил к осаде города. Но тогда уже среди собранных им людей не было более твердой надежды на успех, часть войска начала колебаться. И когда Михаил решился сделать вылазку, то одержал перевес над самозванцем; в то же время и флот неприятельский частию перешел на сторону императора, частию сделался негодным для войны вследствие действия греческого огня. Дальнейшие дела под Константинополем шли скорей в пользу императора, чем повстанца. Большим выигрышем для Михаила было то, что теперь с ним опытные вожди, прибывшие из Малой Азии, Ольбиан и Катакила, которые не уступали Фоме в военном искусстве. Во всю зиму 821/22 г. столица была под страхом со стороны осаждавшего ее неприятельского войска, как об этом сказано в письме царя к Людовику.

Восстание Фомы не получило гибельного для Михаила результата лишь вследствие того, что в это дело вмешался болгарский вождь Мортагон. Об этом вмешательстве совсем умалчивает царь Михаил в своем письме, византийская же летопись сообщает противоречивые показания. Георгий Амартол говорит, что Михаил просил у болгар помощи против Фомы, и когда последний узнал об этом, то поспешил им навстречу, нанес им поражение и с значительно ослабленными силами должен был потом защищаться против царских войск, которые действовали в соглашении с болгарами [483]. Генесий, свидетельство которого в других отношениях отличается фактическою достоверностью, в настоящем случае передает несколько подозрительную версию, будто Мортагон, услыхав о событиях в Византийской империи, сам предложил царю Михаилу симмахию, но что этот отказался от союза, и тогда Мортагон вторгся в имперские области и нанес поражение Фоме. Версия невероятная уже потому, что при том положении дела, какое рисует Генесий, Фома и Мортагон были бы союзники, а не враги: при общности интересов они должны были бы совместно действовать против столицы и, без сомнения, взяли бы ее, если бы и на этот раз Византия не нашла средств разъединить интересы врагов.