– Конечно, она слегка примитивна. – Он как будто извинялся. – Но нам нужно с чего-то начать.

Я согласился с ним. Я до сих пор не понимал, к чему он клонит.

– Была мысль построить навесы для кабин, – сказал майор. – Но я пришел к выводу, что они будут почти бесполезны большую часть времени. Здесь можно укрыться от дождя не хуже, чем в обычном самолете или воздушном шаре.

Стоя в качающейся кабине, я ухватился за один из шести тросов, которыми гондола крепилась к основному корпусу. Слабо пружинивший баллон был изготовлен из какой-то простой серебристой ткани. Хотя дирижабль был гораздо меньше моего будущего воздушного корабля, он тем не менее оставался реальным и абсолютно надежным воздушным транспортным средством. Я радовался, как школьник, попавший на петушиные бои. Майор Синклер с удовольствием выслушивал мои похвалы. Скоро он взобрался в одну из двух задних кабин. Наклонившись надо мной, пока я сидел перед панелью управления, он рассказывал об особенностях полета на этом дирижабле. Я изучил ножные педали, которые управляли и высотой, и углом полета, и быстро освоился с машиной. Это было куда проще, чем летать в аппаратах тяжелее воздуха. Я вообразил, что поднялся на тысячу футов над землей и мог лететь куда угодно, и удовлетворенно вздохнул. Я верил, что пройдет совсем немного времени, и моя мечта воплотится в жизнь. Тогда я поведу гораздо большее судно. Я стану адмиралом собственной воздушной армады!

Свет погас, когда я спустился по небольшой металлической лестнице на землю. Майор Синклер последовал за мной, а потом сделал странный жест, который я никак не мог истолковать. Он опустил голову, провел затянутой в перчатку рукой по тонким прямым губам и нахмурился. Я выжидал.

Через некоторое время летчик поднял голову. Он казался очень серьезным – не то не хотел говорить, не то не мог подыскать нужные слова. Он молча взял меня за руку. Мы в сумерках направились к тем деревянным лачугам, в которых теперь располагался офис Фэрфакса. Было очень тихо. Ветер стих, и воздух стал теплее как раз тогда, когда солнце зашло. Майор Синклер заговорил негромким, спокойным голосом, обращаясь ко мне не только по фамилии, но и по званию, как будто его слова выражали какую-то официальную точку зрения:

– Полковник Питерсон, сэр, я знаю, что в ваших жилах течет и французская, и английская кровь. Полагаю, вы намерены когда-нибудь возвратиться в Европу.

– Так и есть, майор.

– Я понимаю, что вы протестант. Мы можем считать это само собой разумеющимся. Надеюсь, вы простите мне нарушение правил хорошего тона. Скажите, сможете ли вы отправиться со мной и рассказать о нынешнем тяжелом положении уроженцам этой страны, истинным англосаксам?

Я решительно ответил:

– Я не боюсь высказывать свои суждения, майор. Полагаю, что над англосаксами нависла смертельная опасность. У меня есть все основания считать, что им все сильнее угрожает объединенная армия большевистских евреев и папистов, которые неустанно готовят заговоры, натравливая на белых людей черные и желтые расы. Я видел насилие и беззаконие, которое эти силы устроили в России. С ужасом ожидаю, что этот кошмар может распространиться по всему миру.

Майор задумчиво кивнул, соглашаясь со мной:

– Вы подтвердили то, что я понял уже давно. Что бы вы сказали, если бы кто-то предложил вам сыграть важную роль в этой битве?

– Я не сторонник насилия, майор.

– Это вполне очевидно. – Майор поджал губы. Он внезапно остановился в полутьме, прямо у входа в дом. – Я хочу попросить вас о небольшом одолжении. Прошу, не считайте, что вы будете мне чем-то обязаны, если решите отказаться. – Он застегнул свою летную куртку. – Не могли бы вы выступить перед группой друзей и единомышленников и рассказать им о своих впечатлениях от красной революции? Вы сослужили бы великую службу им и всей Америке.

– Вы хотите, чтобы я произнес какую-то речь?

– Скорее это будет неформальная беседа, Макс, с заинтересованными людьми, которые имеют немалый вес в обществе и разделяют ваши взгляды.

Во-первых, я прежде никогда не выступал с речами на английском языке – разумеется, это меня беспокоило. Во-вторых, я не испытывал особенного желания привлекать ненужное внимание. И все же предложение майора обеспечивало немало преимуществ. Кроме того, тогда, как и теперь, я осознавал: все случившееся в России должно стать страшным предостережением для остального мира. Конечно, я считал своим долгом принять предложение. Я спросил, как все будет организовано.

Майор Синклер по-прежнему говорил негромко и значительно:

– Через несколько дней некий пароход отойдет от пристани в Мемфисе и двинется вниз по реке к Виксбургу. В определенный час он вернется в Мемфис, и все пассажиры сойдут на берег до рассвета. Все на борту поклялись хранить тайну. Той ночью будут приняты решения, которые повлияют на судьбу всей страны.

Я был и заинтригован, и впечатлен.

– Майор, я польщен, что вы так верите в мои силы.

– Вы сможете уделить нам несколько часов и выступить на том корабле в следующую среду, Макс?

Я заверил его, что непременно найду время для столь важного дела.

Он выпрямился и твердо пожал мне руку, посмотрев на меня серьезнее, чем когда-либо:

– Спасибо.

Стоило нам вернуться к дороге и «бьюику», как майор снова стал таким же доброжелательным, как обычно. Казалось, он никогда не обращался ко мне ни с какими просьбами. Я сказал ему, что хотел бы однажды увидеть, как «Рыцарь-ястреб» ведет себя в воздухе. Он обещал взять меня в полет, как только я пожелаю. К тому времени, конечно, мне стало ясно: майор Синклер был куда более значительной персоной, чем он сам утверждал. Он явно представлял какую-то важную политическую силу. Я мысленно поздравил себя, что мне удалось найти такого друга. И все-таки даже тогда я не понял до конца смысла его вопросов и предложений. Уже не в первый раз люди подобного типа инстинктивно осознавали, что я заслуживаю доверия. Я никогда не мог понять, что же они во мне находили. Вероятно, это как-то связано с моей постоянной ненавистью к лицемерию и нетерпимости, прямотой, с которой я обыкновенно рассуждал о важнейших проблемах. Я всегда ненавидел компромиссы.

В тот вечер я сел за стол и при свете газовой настольной лампы написал Эсме еще одно длинное письмо, содержавшее описание всех моих успехов. Америка приняла меня с куда большей готовностью, чем я смел надеяться. Я собирался приложить все усилия, чтобы Эсме присоединилась ко мне как можно скорее. В короткой записке, адресованной миссис Корнелиус, я рекомендовал Америку как страну огромных возможностей. Если она приедет в Штаты, то сможет достичь таких высот, каких только пожелает. Что до меня, то, судя по всему, мое имя скоро будет известно в каждой семье, как имена Маркони или Веллингтона. Скоро она услышит о самолете Питерсона, домашней стиральной машине Питерсона и радиоуправляемом автомобиле Питерсона. Для меня не имело особого значения, будет ли в названии использоваться мое настоящее имя. Я не отличался эгоизмом и не стремился к славе. Вполне достаточно просто делать свое дело, и неважно, если о Пятницком позабудут навсегда.