Вообще вся дальнейшая история жизни вдовы Александра Степановича Грина представляет собой нечто вроде покаяния функционеров и отдельных членов Союза советских писателей перед памятью человека, который на глазах у этого самого союза (или, точнее, его предшественника – советской литературной общественности) умирал в нищете в голодном Крыму.

Когда в 1956 году в Гослитиздате впервые за много лет вышло «Избранное» Грина, тираж был распродан моментально, и Нина Грин не получила ни копейки, в дело вмешался новый заместитель по административно-хозяйственным делам Союза писателей Виктор Николаевич Ильин.

Кадровый работник НКВД с 1933 года, ведший наблюдение за творческой интеллигенцией, следователь, допрашивавший Бухарина, арестант 1937-го, генерал КГБ, брошенный в 50-е годы партией и правительством на литературу и ставший крупным союзписательским начальником в 60-е, он оставил о себе целый ком самых разных воспоминаний. Его считали душителем литературы, он имел прямое отношение к делу Синявского и Даниэля, но для Нины Грин этот человек сделал почти все. Почти. Трудно сказать почему. Оттого ли, что любил Грина, или оттого, что сам просидел пять лет в тюрьме. Но 100 тысяч рублей за «Избранное» Нина Грин получила только потому, что генерал Ильин пошел в Совет министров.

С этими деньгами она отправилась в Старый Крым, на могилу мужа и к домику, в котором он умирал. Могила Грина находилась в состоянии ужасном, доска была разбита, ограды не было, дом, который выстроила Нина Николаевна и Наний в тридцатые годы, принадлежал первому секретарю Старокрымского райкома партии Иванову, а домик, где умер Грин, использовался в качестве сарая.

Обо всем этом она знала и раньше. Еще в 1947 году брат Александра Степановича Борис ездил в Старый Крым, а перед тем он писал невестке в лагерь: «Я все боюсь, чтобы не забыли о Грине… Но слава Богу, живы Вы и будете будировать Ленгиз. Давно бы я сходил к Тихонову, но очень плохо одет, боюсь своим видом невзрачным вызвать плохое представление и затемнить частично легенду о Грине, а еще могут подумать, что я заинтересован материально. Это было бы неверно. Вы меня знаете».

В другом письме он отчитывался о своей поездке, которая произошла по настоянию Нины Николаевны: «Были у Тихонова и Паустовского и беседовали с ними относительно моей командировки. И тот и другой отнеслись сочувственно. Н. С. Тихонов помог получить мне две тысячи на расходы. Правда, деньги очень небольшие и окупили только дорогу. Из этих денег я переслал Вам 200 рублей 11.04, не знаю только, получили ли Вы.

…Тихонов и его жена Мария Константиновна – очень симпатичные люди, сочувственно отнеслись ко мне и попросили писать, как пойдут дела.

Паустовский и его жена также сердечно нас приняли и просили на обратном пути заехать и отчитаться во всем.

…При немцах дом был превращен в конюшню, а в настоящее время тоже коровник. В Вашем доме живет секретарь РК Старого Крыма Аралев. Я заявил в жилотдел, чтобы они не смели держать корову и сохраняли бы его. Говорили только с женой, весьма хамская тетка».[587]

В 1955-м секретарь райкома сменился, но в домике попрежнему был сарай, хотя жила уже не корова, а куры.

Эти куры первого секретаря Иванова и стали камнем преткновения в долгой тяжбе между Ниной Грин и Старокрымским райкомом партии. Александр Исаевич Солженицын в свое время написал книгу «Бодался теленок с дубом» о своей борьбе с советской системой. Нечто подобное, хотя и в гораздо меньших масштабах, могла бы написать она.

Местные власти уперлись. Им не нравился Грин, относительно которого все было еще недавно, в 1952 году, разъяснено в Большой советской энциклопедии: буржуазный космополит и ницшеанец. Им не нравилась хлопотливая, независимая и состоятельная вдова, не реабилитированная, а только амнистированная, но ведущая себя так, точно за ней стоит какая-то могучая сила. Она ничего не просила, но требовала. После первой растерянности оторопелость от ее настойчивых действий прошла и они перешли в наступление: а вы, собственно, кто такая? Вы на немцев работали!

Проницательный генерал КГБ Ильин, который в то время уже пошел на повышение и из завхоза в Союзе писателей поднялся до должности ответственного секретаря Московского отделения СП, сразу все понял и дал однозначный совет: боритесь за реабилитацию. Обещал помочь сам, но у нее от первых успехов, что ли, от денег, от просто какой-то расслабленности и эйфории закружилась голова. В ней, лагернице с десятилетним стажем, снова заговорила беспечная, доверчивая Тави Тум. Зачем ей какая-то реабилитация, хлопоты, из-за которых надо бросать Старый Крым и ехать в Саратов, искать свидетелей, собирать по крупицам доказательства того, что во время войны она не только не сотрудничала с карательными органами и никого не выдавала, но спасла от расстрела 13 человек, подозреваемых немцами в связях с партизанами, – зачем ей все это, если совесть у нее чиста и если хороших людей больше, чем плохих, и все так любят Александра Степановича. Неужели кто-то может быть всерьез против нее? Да плюс еще за спиной – могущественный орден, государство в государстве – Союз советских писателей и лично Паустовский, Сурков, Федин, Воронков, Прокофьев, питерский профессор Мануйлов да тот же Ильин обещают ей свою поддержку.

«Persona gratissima в нашей стране был у меня и сказал: „Если будут тянуть, сообщите мне, – мы так вздернем, что небо с овчинку покажется“. Но я не хочу этим пользоваться», – писала она одному из своих друзей.[588]

Она махнула на совет генерала рукой, а Ильин настаивать не стал. Ильин замотался, у надзирателя за советскими писателями и без вдовы Грина хватало проблем. Потом он в этом раскаивался, жалел, что не довел дело до конца, потом, когда неснятая судимость Нины Николаевны стала препоной в ее борьбе за музей – все спохватились, но было уже поздно.

Пора массовых реабилитаций заканчивалась, и когда два года спустя, в 1958-м она написала заявление в Генеральную прокуратуру, несмотря на хлопоты Ильина, в деле Нины Грин что-то не сработало и в реабилитации ей отказали.

А война за домик Грина продолжалась. Паустовский вместе с молодым журналистом Станюковичем подготовил фельетон для «Комсомольской правды». В газете сначала ухватились, а потом дали попятную: неудобно было комсомолу на партию наезжать.

Меж тем противная сторона уже брала инициативу в свои руки. Покуда Нина Николаевна добивалась в Москве реабилитации, по Старому Крыму поползли слухи: Грин был брошен женой за два года до смерти и умирал на соломе, во время войны его вдова переливала кровь умервщленных младенцев раненым немцам, а теперь добивается восстановления домика, чтобы организовать в нем шпионскую явку для германского резидента. Все это было набрано типографским способом в виде статьи в райкоме партии и показывалось всем желающим.

И в городе поверили. Не зря когда-то придумал Грин Каперну. Ею стал городок, где он умер в нищете и забвении и где в его жену, бывшую с ним до последнего вздоха, двадцать пять лет спустя бросали камни и палки мальчишки с криками: «Фашистка! Шпионка!»