Эйла взяла обратно свои пробные швейные образцы. Используя квадратик толстой мамонтовой кожи в качестве наперстка, она надавила острым костяным шилом на кожу и проделала маленькую сквозную дырочку. Затем, приложив сверху нить, она попыталась протолкнуть ее в отверстие, но у нее опять ничего не получилось, и Эйла огорченно подумала, что ей никогда не овладеть этой операцией.

— Ох, Диги, мне кажется, я никогда не сделаю этого! — жалобно сказала она.

— Не расстраивайся, Эйла, тебе просто нужно немного попрактиковаться. Ты ведь еще только начинаешь учиться шить, а я занимаюсь этим с самого детства. Конечно, у меня огромный опыт, но у тебя тоже все получится, надо только набраться терпения. В сущности, ты уже отлично справилась с этой операцией, когда шила повседневную одежду, только там ты делала маленькие разрезы кремневым острием и проталкивала через них узкие кожаные веревки.

— Но ведь эти отверстия совсем крошечные и нить такая тонкая… Мои пальцы, видно, не приспособлены для такой изящной работы! Даже не представляю, как Трони умудряется нашивать украшения из бусинок и перьев, — сказала Эйла, поглядывая на Фрали, которая шлифовала удлиненную цилиндрическую бусину из бивня мамонта в неглубоком желобке, проделанном в плитке песчаника. — Я надеялась, что она научит меня украшать одежду, после того как я освою шитье, но теперь я вообще не уверена, смогу ли осуществить эту затею.

— Сможешь, сможешь, Эйла. Мне кажется, ты сможешь освоить все, что угодно. Было бы желание, — сказала Трони.

— Кроме пения! — с улыбкой заметила Диги.

Все рассмеялись, включая и Эйлу. Хотя тембр ее низкого выразительного голоса был довольно приятным, но певческий талант явно не относился к числу ее дарований. Ей удавалось воспроизвести незамысловатую мелодию ритуальной песни, и музыкальный слух у нее определенно был, поскольку она чувствовала, когда начинала фальшивить, и могла правильно насвистеть мелодию. Однако голос не слушался ее, когда она хотела пропеть более сложную музыкальную фразу. Виртуозное исполнение самых замысловатых мелодий, которые с легкостью пел Уимез, вызывало ее искреннее изумление. Она могла бы слушать его целый день, если бы он согласился петь так долго. У Фрали тоже был прекрасный высокий и чистый голос, который Эйла слушала с большим удовольствием. В общем-то почти все члены Львиного стойбища хорошо пели, но только не Эйла.

Шуточки, отпускавшиеся по поводу ее пения и голоса, включали и замечания, связанные с ее странным акцентом, хотя скорее это была просто необычная манера произношения звуков, чем акцент. Эйла посмеивалась над собой так же весело, как остальные. Она не умела петь и прекрасно осознавала это. Однако, подшучивая над ее голосом, многие нахваливали ее способности к языкам. Мамутои искренне удивлялись тому, как быстро она запомнила их язык, по достоинству оценивали ее беглую и почти правильную речь, и Эйла чувствовала, что если бы они не считали ее своей, то не стали бы подшучивать над ее певческими способностями.

Практически у каждого обитателя Львиной стоянки имелись специфические особенности или черты, которые были излюбленным предметом для шуток, — к примеру, гигантские размеры Талута, цвет кожи Ранека и недюжинная сила Тули. И обижался на шутки, пожалуй, один только Фребек, поэтому над ним посмеивались за его спиной на языке знаков. Мамутои, сами того не сознавая, довольно быстро освоили эту своеобразную версию языка Клана, и в результате не только Эйла заслужила искреннее признание окружающих, но и Ридаг. Теперь и он мог участвовать в общем веселье, и над ним тоже подшучивали.

Эйла взглянула на мальчика. Сидя на циновке, он держал на коленях Хартала, развлекая его незатейливой погремушкой, набранной из оленьих позвоночников, чтобы шустрый малыш не ползал за матерью и не разбрасывал бусины, которые она помогала делать Фрали. Ридаг умел заниматься с малышами. Он был очень терпеливым и мог без устали придумывать для них новые игры.

Ридаг улыбнулся и просигналил Эйле на языке знаков:

— Не только ты не умеешь петь, Эйла.

Она понимающе улыбнулась ему в ответ. «И правда, — подумала она, — не только я не умею петь. Ридаг тоже не умеет. И кроме того, он не может разговаривать или бегать, играя в обычные детские игры. Не может жить полной жизнью». В данном случае ее целительная магия была бессильна, она даже не знала, как долго он сможет прожить. Стараясь окружить его вниманием и заботой, она просто надеялась на лучшее и радовалась каждому новому дню его жизни.

— Хартал тоже не может петь! — добавил Ридаг и рассмеялся своим странным смехом.

Эйла усмехнулась и одобрительно покачала головой, радуясь остроумию мальчика. Казалось, он отчасти прочел ее мысли и решил свести все к веселой шутке. Неззи стояла возле очага, следя за этим молчаливым диалогом. «Хотя ты и не поешь, Ридаг, — мысленно сказала она, — но теперь ты можешь разговаривать». Через отверстия в позвонках Ридаг продернул узкую кожаную веревку и теперь гремел этой странной погремушкой вместе с малышом. Прежде никто не доверил бы Ридагу нянчиться с ребенком даже под присмотром матери, но теперь благодаря знаковому языку все оценили его ум и сообразительность, и Ридаг самостоятельно играл с Харталом, чтобы его мать, Трони, могла поработать. С приходом Эйлы в жизни Ридага произошли значительные перемены. Этой зимой уже никто не задавался вопросом, принадлежит ли он к разумному человеческому роду, разве только Фребек еще немного сомневался, да и то скорее из упрямства.

Эйла продолжала бороться с непослушной жильной нитью и шильцем. Ей никак не удавалось просунуть конец этой нити в дырочку, чтобы вытянуть его с другой стороны. Она делала все точно так же, как ей показывала Диги, но сноровка той была результатом многолетнего опыта, а Эйла впервые пробовала освоить этот способ шитья. Измученная непосильной задачей Эйла начала смотреть, как женщины делают бусы.

Точным ударом по мамонтовому бивню, нанесенным под определенным углом, отбивалась довольно узкая, слегка изогнутая секция. Затем гравировальным резцом на поверхности этой костяной полосы намечались разделительные линии, которые постепенно углублялись посредством многократного повторения данной операции, затем эта длинная полоса раскалывалась на длинные, почти прямые узкие куски, толщина которых была сходна с шириной. Скребком и ножами с них снимали тонкие завивающиеся стружки, придавая грубую цилиндрическую форму, а затем обрабатывали эти цилиндрики на плитке песчаника, время от времени смачивая его водой для улучшения шлифовальных свойств. Острые кремневые пластины с зубчатым, как у пилы, краем и длинной рукояткой использовались для распиливания этих костяных цилиндриков на маленькие бочоночки и диски, края которых потом также отшлифовывались.

На заключительном этапе в центре бусины проделывали отверстие, чтобы ее можно было нанизать на кожаный шнурок и прикрепить к одежде в качестве украшения. Для этой операции использовались специальные орудия, которые могли изготовить только искусные мастера. Узкой кремневой пластине придавалась форма остренькой провертки, после чего ее притупленный конец вставлялся в совершенно гладкий и прямой стержень. Острие этого ручного сверла помещалось в центр маленькой бусины, а затем, как при добывании огня, рукоятку сверла вращали в разные стороны, зажав между ладонями и слегка надавливая на поверхность бусины, пока не получали сквозное отверстие.