– Расскажите всему народу, что фараон Эхнатон живет правдой и что пища его – хлеб, вода и каша – не отличается от пищи самого бедного землепашца.

Потом он стал превозносить зерно и воду, на которых лежало благословение Атона. Те, кто хотел заслужить одобрение фараона, отказывались от предлагаемого им жаркого из тростниковых голубей, от гуся по-фивански и от медовых печений, но, довольствуясь хлебом и водой, они остались голодными, ибо праздничная трапеза длилась долго, гостям предлагали двенадцать перемен мяса, восемь перемен печеностей и разное мороженое. По загорелым лицам, рукам и ногам многих гостей было видно, что эти люди из простого народа, возвышенные фараоном и назначенные им советниками по разным вопросам государства. Я не сомневался в их мудрости и знаниях, ибо у многих из них были умные глаза и красивые лбы, но они напрасно постились из почтения к фараону, тогда как остальные придворные без стеснения ели все, что им предлагалось, и пили вино, становясь веселыми и говорливыми.

Позднее я увидел, что фараон Эхнатон вовсе не пренебрегал вином, а радовал им свое сердце, когда все бывало ему по душе. Он не пренебрегал и жирным гусем или мясом антилопы, испытывая отвращение к мясу лишь тогда, когда у него появлялась потребность очиститься перед припадком, приносящим видения. В еде и питье он не был капризен, вероятно, потому, что они не значили для него так много, как для других людей; когда сердце его бывало переполнено и мысли мелькали в голове так быстро, что он едва успевал диктовать их писцам, тогда ему бывало все равно, что есть и пить.

Я уверен, что он удовлетворился бы скудной пищей землепашца, если бы оказался в таком же положении, как самые бедные жители низин. Но вечер длился, и, встав со своего места, фараон, как радушный хозяин, подошел к гостям. Разговаривая с ними и касаясь их плеч, он время от времени брал с их тарелки голубиную ножку, какой-нибудь фрукт или медовое печенье, рассеянно жевал, очевидно не сознавая, что он делает, ибо отнюдь не был притворщиком. Но те, кто удовольствовался лишь кашей и хлебом, неприязненно следили голодными глазами за каждым куском, исчезавшим в его длинном хилом горле. Чувствуя жажду из-за длинных разговоров, он мог выпить вина из той же чаши, из которой пил его собеседник, – это был знак особого расположения и того, что гостю разрешается взять эту чашу себе как бесценную память, которую можно показывать детям, ведь все чаши были красивые и дорогие. Так и я унес домой памятный подарок – плоскую золотую чашу весом в несколько дебенов, ее внешние стенки были сплошь покрыты золотыми гроздьями.

Гости тоже встали из-за стола и принялись ходить по залу, чтобы поговорить со знакомыми и обменяться дворцовыми сплетнями. Ко мне подошел одетый в царский лен низенький широкоплечий мужчина, на шее и запястьях которого звенело золото. Только по его озорным карим глазам я узнал Тутмеса, вскрикнул от радости и вскочил, чтобы его обнять. Я рассказал ему, что искал его в «Сирийском кувшине», но он отвечал на это:

– Мое положение уже не позволяет мне ходить в захудалые кабачки, у меня с трудом хватает сил и времени выпивать то, чем угощают меня в своих домах мои друзья и покровители. Он – Познавший свет истины – назначил меня царским камнерезом, как ты можешь прочесть на моей цепи. Я нарисовал ему солнечный лик Атона и бесчисленные радуги в виде солнечных лучей, которые протягивают крест каждому, кто хочет его получить.

– Тутмес, друг мой, – сказал я ему, – не ты ли вырубил изображения фараона на колоннах большого храма, посвященного новому богу, я еще никогда не видел ничего подобного.

Он отвечал уклончиво:

– На службе у фараона несколько резчиков по камню, и мы работаем все вместе, единственный закон для нас – собственные глаза. Мы не осмеиваем фараона, мы любим его и хотим показать в своих творениях его истинный дух. Видишь, друг мой Синухе, мы, терпевшие злобу и насмешки во времена ложного бога, утолявшие тогда свою жажду прокисшим пивом, сидим теперь в креслах Золотого дворца и пьем вина из дорогих чаш. Мы увидели освобожденное искусство Крита и сами обрели свободу, ты еще удивишься всему, что увидишь, ибо камень уже ожил в наших руках, хотя мы должны еще многому научиться.

Я сказал ему:

– На твоем одеянии крест – символ жизни.

Он широко улыбнулся:

– Ну и что? Он означает свободу от ложного бога и жизнь, в которой торжествует свет и правда.

– А что еще он означает для тебя, жившего некогда тем, что богатые давали тебе за рисунки для их детей? – спросил я.

Он засмеялся, вспоминая дни своей бедности, взял в руки мою чашу и, с восхищением разглядывая ее, сказал:

– Я остерегаюсь говорить о богах, мне достаточно красивой жизни, ее удивительных красок и форм, для моих рук жизнь словно кувшин вина, который никогда не пустеет, а для глаз – картина, на которую невозможно наглядеться. Нет, Синухе, я не хочу говорить с тобой о религии, в ней каждый день все меняется в зависимости от видений фараона, и то, что вчера было правильно, сегодня может оказаться неверным, ведь он один за другим срывает покровы, скрывающие правду, а их все еще предостаточно, и я этому не удивляюсь. Ты становишься скучным, Синухе, когда за праздничным столом заводишь речь об Атоне, нам и на трезвую-то голову хватает забот следовать его ученью. Лучше порадуем наши сердца вином, ибо Атон – даритель радости, он дарит своим любимцам золотые чаши и высокие посты. Предоставим бога заботам фараона, он в этом лучше разбирается, хотя и у него бывает отчаянная головная боль, какую у меня вызывает смешанное вино.

Я очень радовался встрече с Тутмесом, даже Хоремхеб, увидев его, тоже просиял, хотя по положению ему не подобало открыто проявлять радость. Тутмес внимательно посмотрел на Хоремхеба и сказал, что высечет для храма Атона его портрет из камня, так как он освободил Фивы от власти ложного бога, и, поскольку его лицо и фигура – благодарный образец для художника, надо только получить у фараона золото и подходящий камень для этой работы. Хоремхеб был очень польщен – ведь его еще никто не ваял, но он ответил Тутмесу так:

– Ты, наверное, думаешь, что окажешь мне услугу, изваяв меня для вечной жизни, но я думаю, что имя мое, благодаря моим делам, и так сохранится. К тому же