Дальнейшее зависело от копыт Гиба, но какое-то даже не шестое, а седьмое чувство твердило Рене, что принятое решение единственно правильное. Вот в собственном возвращении Счастливчик подобной уверенности не испытывал, хотя это было не так уж и важно. Корабли, на которые в полном порядке погрузилась армия Мальвани, уже на внешнем рейде. Старый Эрик поднимет паруса, как только убедится, что о Марциале можно забыть, а дальше дело Архипастыря и командора. Эти не подведут, тем более с ними Эмзар…

Луна сдвинулась совсем ненамного, когда Гиб вынес седока на пустынный безнадежный берег. Агая медленно, словно бы нехотя вползала в залив, где отродясь не водилось ни рыбы, ни даже ракушек. Только в конце лета ленивые, пахнущие гнилью волны выносили на берег зеленую тину. Море брезговало водами Агаи, и причина могла быть лишь одна.

Рене прислушался. Стояла глухая вязкая тишина, но древняя тварь уже не спала, подхваченная той же магической круговертью, что и вся Тарра. Адмирал это понял, едва они замерли на границе двух ненавидящих друг друга вод.

— Давай!

Конь втянул ноздрями сырой, пахнущий чем-то неприятным воздух и громко закричал. Ударил о слежавшийся песок полупрозрачным копытом и закричал снова. Рене почувствовал, как по широко разлившейся воде пробежала дрожь, передаваясь ненадежным пескам. А Гиб словно бы отплясывал какой-то прихотливый танец — прыжок, удар копытами, крик, еще прыжок в сторону. Снова удар и крик, и так до бесконечности; в причудливых прыжках и воплях черного жеребца чувствовался какой-то будоражащий ритм, подчиняясь которому волны Агаи то убыстряли свое течение, то словно бы отступали от залива. А Гиб стоял на границе реки и моря и звал, звал, звал…

Как всегда, именно то, что казалось самым надежным, таило в себе угрозу. Скала, на которой стоял Злой маяк, задрожала. Гиб в последний раз испустил пронзительный вопль и, отпрыгнув по-кошачьи, боком, замер, нехорошо косясь на исхлестанный ветрами утес. Рене с каким-то отстраненным интересом наблюдал, как от подножия скалы отхлынули воды, вопреки извечному закону, повелевающему речным водам стремиться к морю. Обнажилось ровное дно, покрытое слоем вязкой грязи. В свете обезумевшей луны отбрасываемые камнями тени казались нарочито четкими и черными, а зыбучие пески, грязно-серые днем, светились серебром. На какое-то время все замерло, а затем у подножия скалы вздулся и с громким шумом лопнул отвратительный пузырь. Образовавшуюся каверну тут же затянуло, но рядом набрякали несколько новых волдырей.

Вязкая жижа кипела, как каша в казане, распространяя запах гниющих водорослей, к которому чем дальше, тем больше примешивался какой-то другой, острый, отдаленно напоминавший смесь мускуса и прогорклого сала. Гиб вздрогнул всем телом, фыркнул и сделал шаг назад, но потом, очевидно устыдившись, продвинулся вперед на два шага.

— Сохранить хладнокровие в критической ситуации — сделать первый шаг к победе, — ободрил Водяного Коня Жан-Флорентин.

Гиб фыркнул снова, на сей раз обиженно. Рене промолчал, не отрывая взгляда от бурлящей грязи. Адмиралу приходилось иметь дело с самыми разными тварями, многие из которых по праву считались смертоносными, но раздразнить чудовище, пожравшее тела первых богов Тарры, было слишком даже для Арроя.

На кого похожа шевелящаяся в зыбуне тварь, Рене не представлял. Отчего-то казалось, что Могильщик — это огромная змея, серая и безглазая, но при этом отнюдь не слепая. Жан-Флорентин имел на сей счет собственное мнение, каковое и огласил, хотя его никто не спрашивал.

— Исходя из специфики своего предназначения, — убежденно объявил жаб, — Могильщик должен обладать всеми признаками, присущими животным, питающимся падалью.

Рене промолчал, Гиб, разумеется, тоже. Жан-Флорентин собрался было развить тему, но в песчаной каше мелькнуло что-то темное. Рене невольно сжал зубы — какой бы тварь ни оказалась, игра будет смертельно опасной. Еще несколько мгновений, и стало ясно: ужас, скрывавшийся в устье Агаи, вот-вот вырвется наружу.

Первой показалась плоская клиновидная голова с наростом-нашлепкой и черепашьим клювом, затем длинная голая шея, и Рене подумал, что на месте Светозарных он даже под страхом гибели не связался б с подобной гнусью.

Чудище бодро лезло на поверхность, расшвыривая во все стороны брызги грязи. Оно оказалось не столь уж и велико — чуть больше сурианского слона — и более всего напоминало уродливую голошеюю птицу без перьев, по недосмотру обзаведшуюся еще и обезьяньими лапами. Длинные голенастые ноги заканчивались четырехпалыми когтистыми ступнями, похожие на расплющенные тыквы нашлепки вдоль спины и длинный хвост тварь явно не украшали, но всего хуже были редкие каштановые волосики, сквозь которые просвечивала серая кожа. Чудовище ошалело вертело башкой, что было вполне естественно для существа, тысячелетиями не вылезавшего на поверхность. Судя по всему, монстра мало интересовали такие вещи, как звезды или море. Он хотел жрать, а рядом была пища, причем лакомая.

Тварь, принюхиваясь, повернула уродливую голову в сторону Рене, и тот увидел тусклые большие глаза. Сначала медленно, а затем все быстрее Могильщик засеменил к предполагаемой добыче. Гиб, оправившийся от первого испуга, приплясывал на месте, выказывая презрение к врагу, Рене же испытывал сильнейшее разочарование. Вряд ли этот драный страус представлял какую-то опасность. Рене знал, что Гиб разделается с ним одним копытом, да и сам эландец легко спалил бы Отвратита в том же черном огне, в котором сгорели стрелы «синяков». Вспомнились прекрасные строгие черты Всадников и призрака из топи. Неужели Светозарные, боги и покровители прекрасных эльфов, докатились до того, чтобы отдать тела создателей Тарры этой твари?!

Омерзение переполняло адмирала, омерзение и мучительная жалость к тем, кто был погублен тысячелетия назад, не получив даже посмертия. Гиба била дрожь — не от страха, от желания растоптать ковыляющую к ним изголодавшуюся нечисть. Рене, стиснув зубы, наблюдал за нелепыми и какими-то дергаными движениями Могильщика, но глаза маринера — это глаза маринера. Краем глаза адмирал заметил, что море словно бы пятится, обнажая серый песок, затонувший корявый пень, какие-то кости… Само присутствие Отвратита оскорбляло вольную стихию. Море словно бы превратилось в разумное, чувствующее существо, обуреваемое отвращением и яростью. Сейчас отвращение пересиливает, но вскоре перевесит ярость, и тогда…

— Гиб, — шепнул адмирал, — вперед!

Водяной Конь рванулся с места. Могильщик, увидев, что вожделенная пища убегает, большими прыжками припустился следом по обнаженному морскому дну, поблескивающему лужицами воды. Гиб мог легко оторваться от преследователя, а мог его уничтожить, но Рене заставлял коня бежать перед самым носом оголодавшего за века гада. Тот, кстати, оказался неплохим прыгуном. Будь на месте Водяного Коня даже эльфийский скакун, Могильщик его настиг бы. Об опасности Отвратит не думал, испытывать какие-то чувства, кроме голода, этому созданию было не дано. Длинными, вроде бы неуклюжими прыжками оно неслось за всадником и не могло догнать. Гиб всякий раз слегка прибавлял ходу, так и не сбившись с лучшей в этом мире иноходи на галоп, и клацающие челюсти хватали ветер в какой-то ладони от роскошного белого хвоста.