О статье говорила вся Москва, и на следующий вечер на нее откликнулся Киселев в своем популярном воскресном телевизионном шоу “Итоги”. “Мы не слышали и не читали ничего подобного довольно давно”, — удивлялся Киселев. Он был осторожен и вспоминал позже, что его отвлекли переговоры об освобождении корреспондента НТВ, похищенного в Чечне[48]. Добродеев сказал мне, что испытывал трепет и тревогу, когда в эфире разразилась война банкиров. “У меня были сомнения, очень большие сомнения”, — сказал он. Одно дело использовать журналистов и телевидение для борьбы против Зюганова и коммунистов, что было “ясно, объяснимо и абсолютно понятно каждому”. Но спор вокруг “Связьинвеста” носил коммерческий характер. Следует ли журналистам рисковать своей репутацией в войне между алчными предпринимателями? “Это была позорная ситуация для средств массовой информации в целом”, — вспоминал он.

Ельцин был не только разъярен, но и сбит с толку обострившимися разногласиями. Он способствовал появлению и “молодых реформаторов”, и магнатов, а теперь они вцепились друг другу в горло. Ежедневно появляющиеся в газетах потоки обвинений “вызывали во мне приступы глубочайшего раздражения”, — вспоминал Ельцин{476}. В понедельник, после того как статья появилась в “Независимой газете”, он вызвал олигархов в Кремль. Пришли Гусинский, Потанин, Фридман, Ходорковский, Виноградов и Смоленский, а также Юмашев, но Березовский, заместитель секретаря Совета безопасности и теоретически государственный служащий, отсутствовал, равно как и Чубайс. Смоленский сказал мне, что Чубайс был “отлучен от банков, и это сказывается... Жить без него будет труднее. Кавдый чувствует это. Мы были вместе долгое время”{477}.

Виноградов вспоминал, что Ельцин выглядел уверенным в себе и говорил отчетливо. “Я убеждал их, и они соглашались, что банки не могут стоять выше власти”, — сказал Ельцин журналистам после двухчасовой встречи. Ельцин сообщил, что олигархи согласились прекратить нападки на Чубайса и Немцова и что “достигнуто взаимопонимание”. На встрече Ельцин сказал также, что, по мнению некоторых участников, Кох в ходе аукциона по “Связьинвесту” информировал одну из сторон. Потанин пришел готовым выслушать критику: там же, перед Ельциным, он добровольно отказался от прибыльных счетов Таможенного комитета и предложил перевести деньги в Центральный банк{478}.

Оглядываясь назад, Ельцин писал, что испытывал чувство отчуждения по отношению к магнатам. “Несмотря на их заверения, я чувствовал, что на самом деле они не стали моими союзниками... Потанин был как под стеклянным колпаком — меня не покидало неуловимое чувство, что он отдельно от всех остальных. Я не мог избавиться от мысли, что у него свои планы”. Ельцин сказал, что улыбки и сговорчивость магнатов не тронули его. “Было ощущение, что я имею дело с представителями другой расы, — сказал он, — с людьми, сделанными не из стали, а из какого-то космического металла. Похоже, ни одна из сторон не считает себя виноватой. Нет поля для компромисса. Нет конкретных уступок ни с той, ни с другой стороны”.

В тот критический момент Ельцин был озадачен. Так же сбивчиво пишет он о роли олигархов в своих мемуарах. Он энергично защищает дешевую распродажу собственности олигархам, одобрительно отзывается о поддержке, оказанной ими в предвыборной кампании 1996 года, отмечает их заинтересованность в политической стабильности, необходимой для развития их компаний. Он настаивает на том, что они не принадлежали к преступному миру. Вместе с тем Ельцин осуждает магнатов за то, что они пытались влиять на правительство и “пытались управлять страной за спинами политиков”. Ельцин охарактеризовал это как “новый и опасный вызов”. Он назвал бизнесменов “новыми и незаконными центрами власти”. “Самая большая угроза исходила от людей с большими деньгами, — пишет он, — пожиравших друг друга и разрушавших политическую структуру, построенную нами с таким трудом”. Очевидно, Ельцин и любил и не любил своих олигархов, детей своей капиталистической революции{479}.

Сорос, считавший, что, вкладывая средства в приобретение “Связьинвеста”, он помогает становлению законного капитализма, оказался втянутым в сомнительную войну между банкирами. Алекс Гольдфарб, ранее выступавший в роли посредника между Соросом и Березовским, рассказывал мне, что Сорос выражал беспокойство в связи со скандалом. “Сорос сказал, что все кончится очень плохо”, — говорил Гольдфарб. В разгар войны банкиров Гольдфарб пошел к Березовскому, чтобы призвать его к перемирию. Он убеждал Березовского прекратить боевые действия. “Я говорил ему, что они теперь все испортят, — вспоминал Гольдфарб. — Все были в таком восторге, когда избавились от партии войны. Они были на хорошем счету у Ельцина, поддерживали реформы и вдруг через несколько месяцев устраивают этот ужасный скандал”.

“Я — не ангел, — сказал Березовский Гольдфарбу, — но те ребята хуже”.

Потом Сорос рассказывал, что и сам лично пытался уговорить Березовского прекратить нападки, убеждая его, что компании, которыми он уже владеет, сделают его достаточно богатым человеком. “Он сказал мне, что я не понимаю, — вспоминал Сорос. — Дело было не в том, насколько он богат, а в том, каково соотношение сил между ним и Чубайсом и другими олигархами. Они заключили сделку и должны соблюдать ее условия. Он должен уничтожать, или уничтожат его”. Сорос пришел к заключению, что Березовского невозможно превратить из барона-грабителя в законопослушного капиталиста{480}.

Йордан, который вовлек Сороса в эту сделку, неожиданно обнаружил, что его многоразовая виза на въезд в Россию была аннулирована в начале октября, перед самым его отъездом из Москвы в Лондон. Доренко вонзил ему нож в спину, сообщив в своем телевизионном шоу, что американский гражданин Йордан, возможно, располагал сведениями, составлявшими государственную тайну России, о секретных контрактах по продаже оружия. “Йордан, — утверждал Доренко, — должно быть, произносит “Боже, храни Америку” каждый раз, когда видит секретную информацию”. Имя человека, стоявшего за решением аннулировать визу Йордана, не было тайной — это был Березовский. “Дело Йордана, — сказал он несколькими днями позже, — это дело американского гражданина, имеющего доступ к нашей секретной информации финансового и оборонного характера”{481}. Компания Йордана ответила, что в действительности его визой просто воспользовались как оружием в войне деловых конкурентов. Вмешался Немцов, и Йордан получил новую визу.

В начале октября лондонская газета “Файнэншл тайме” сообщила, что крошечная компания, выплатившая Коху аванс за написание книги в размере 100 тысяч долларов, имела связи с “ОНЭКСИМ-банком” Потанина. Гусинский подозревал о существовании таких связей. Сотрудник швейцарского филиала банка Потанина до того работал директором компании “Сервина”, он-то и заказывал эту книгу у Коха. Прокурор Москвы инициировал уголовное расследование выплаты аванса за книгу, сказав, что он оказался необычно большим, учитывая ее содержание. Потанин подтвердил, что они с Кохом друзья, но настаивал на том, что это “не отражается на работе”. Кристя Фрилэнд, корреспондент газеты “Файнэншл тайме” в Москве, написавшая об этом, позже признавалась, что еще более обличительный компромат ждал своего часа. Обиженные олигархи получили любительскую видеозапись, запечатлевшую Коха и Потанина во время отдыха на Лазурном Берегу через месяц после продажи “Связьинвеста”{482}. Кох говорил мне, что не видел ничего плохого в идее провести отпуск с Потаниным вскоре после продажи “Связьинвеста”. “Что из того, что я хотел съездить со своими друзьями во Францию?” — спрашивал он. Однако он признал, что расследование, начатое прокурором, потрясло его. “Меня чуть не посадили в тюрьму”, — жаловался он{483}. Чубайс снова пришел на защиту Коха, сказав, что Кох действительно написал книгу. “Я знаком с Кохом десять лет и знаю, что он — честный человек, — сказал Чубайс журналистам. — Щедро оплаченная ложь, опубликованная в газете одного банкира, перепечатывается в газете другого банкира, кочует с телевизионного канала одного из них на телевизионный канал другого”. Гусинский придерживался иной точки зрения. Он полагал, что Чубайс ни в чем не замешан, но Кох получил деньги от Потанина, а Чубайс пытается защищать своего друга.