С мрачным лицом и пустыми карманами, разочарованный во всём, что касается правительства и военного командования, сбитый с толку рынком труда и униженный ничтожными шансами на лучшую долю — вот вам портрет ветерана Вьетнама, едущего на междугородном автобусе из армии в Родной Город, США.

Грустно это, потому что ветераны были дисциплинированы, мужественны и целеустремлённы и отчаянно хотели получить шанс проявить себя.

* * *

В июне я получил место штатного литсорудника в «Дейли Геральд», одном из пригородных изданий, принадлежащих «Пэддок Пабликейшнс»; редакция газеты находилась в Арлингтон-Хейтс, к северо-западу от Чикаго.

Три месяца мы с Мэрилу жили у её родителей, пока не встали на ноги в финансовом плане. Осенью её отец купил для нас дом в Баррингтоне.

Вот только счастья особого не было. Я был на последней стадии алкоголизма и потихоньку сходил с ума. Из Вьетнама я вернулся живым и физически здоровым, но я был разбит морально, дух мой был сломлен, и чувства мои перегорели дотла.

Я не понимал тогда, что со мной происходит.

Сегодня это называется посттравматическим синдромом, и у меня был полный набор его симптомов. Изо всех сил я старался собрать воедино расползающиеся ниточки своей жизни и приспособиться к мирной жизни.

И не мог.

Я топил в выпивке все вопросы о войне, оставшиеся без ответа, мучился от воспоминаний и изнуряющих ночных кошмаров; из-за расшатанных нервов я всего пугался и ночью не мог уснуть, если не принял на грудь изрядную порцию алкоголя.

Жизнь становилась мучительней: наши ссоры становились чаще и ожесточённее. Я выходил из себя по малейшему поводу. Например, непривычная марка кетчупа за обеденным столом превращала меня в варвара. Если меня подрезали на дороге, то моим страстным желанием было прижать обидчика к обочине, вытащить из кабины, вставить ему в глотку пистолет и нажать на спусковой крючок.

Два раза мы с Мэрилу ссорились из-за того, кому убирать дерьмо за собакой.

На ночь мы привязывали Стара в спальне к батарее отопления. И как-то раз он нагадил прямо посреди комнаты.

Мэрилу, поддерживая большой живот, скатилась с кровати и направилась в ванную. В комнате было темно и ни зги не видно. Вдруг она поскользнулась на свеженьком собачьем говне и растянулась. Включив свет, она стала орать на Стара, потом — на меня: её любимая сиреневая ночнушка была изгажена.

Проснувшись и увидев, что произошло, я рассмеялся. Так поступать не стоило, потому что беременная Мэрилу была на взводе. Она могла пораниться и вообще потерять ребёнка.

— Убери здесь всё! — потребовала она.

— Я устал, родная. Я всё приберу утром перед работой. Обещаю. Вот увидишь. Всё равно ты не встаёшь до полудня.

— Ты уберёшь всё сейчас!

— Не уберу…

— Уберёшь…

Мэрилу черпанула говно рукой и бросила в меня. Часть попала мне на голову. Часть на простыню и подушки. А часть на спинку кровати и на стену.

— А, так мы решили поиграть!

Я снял говно с лица и волос и бросил ей назад. Прямо в нос, в рот, в глаза.

— Ага! В яблочко! Выигрыш мой!

Она сплюнула говно на пол, протёрла глаза рубашкой, снова зачерпнула пригоршню и швырнула в меня.

И тут понеслось. Она в меня, я — в неё. Я орал, потом падал и ржал. Кончилось говно — я снял часы с руки — эту модель «Сейко» я покупал ещё в лавке 199-ой бригады — и метнул в Мэрилу. Она присела. Часы попали в батарею и разлетелись на мелкие кусочки.

Через несколько минут перекидывания перешли к рукопашному бою. Мы хватали говно и мазали друг другу головы. До тех пор, пока оно не покрыло нас, стены, окна, постель, шифоньер, зеркало, пол — всё, даже люстру на потолке. Тогда мы вместе приняли душ, поменяли постельное бельё и легли спать. Поутру, перед уходом на работу, я, как мог, прибрался, как и обещал.

Второй бой по поводу собачьего дерьма был серьёзней.

9-го ноября между нами вспыхнула ссора о том, когда мне убирать за Старом в подвале. А я как раз смотрел телевизор — наслаждался игрой Джуди Гарланд в «Волшебнике из страны Оз» и пообещал убрать какашки после фильма, в девять часов. Мэрилу же настаивала на немедленной уборке. Я сказал «нет», она вышла из себя и, схватив Тину, умчалась к подружке.

Она ушла, я тоже разозлился, открыл галлон вина и стал пить. Через час я позвонил её подружке и сказал Мэрилу, что если она не вернётся через пять минут, я разгромлю дом, а потом подожгу его.

Я потерял самообладание.

Я знал, что ей понадобится по меньшей мере полчаса, чтобы добраться до дома, потому что подруга жила в Элджине. Как смерч я носился по дому, ломая всё и круша: из детской в комнату Тины на втором этаже, оттуда — в подвал, в закуток Стара. Я вывалил содержимое холодильника и расколотил его молотком. Высыпал муку и сахар из больших жестянок на пол. Вытряхнул кухонные ящики. Перевернул стулья, опрокинул мебель, перебил все лампы, сорвал шторы и разбил окна. Я даже исковеркал ломом несколько игрушек Тины.

— Приходили трое каких-то мудил и всё развалили, — сказал я, когда вернулась Мэрилу. — Хорошо ещё, что мне удалось спрятаться; они как с цепи сорвались…

От такого зрелища у Мэрилу начались схватки. Она позвонила в полицию, чтобы приехали за мной, потом моему отцу, и он забрал её в больницу.

К тому времени я благополучно отрубился на коврике в гостиной. Буйство моё выдохлось. И я так и не прибрал за псом.

— Он здесь валяется в отключке, козёл свихнувшийся, заберите его отсюда! — просила Мэрилу полицию. Копы растолкали меня, под ручки отвели в воронок и отвезли в тюрягу проспаться.

Я бушевал. С одним из копов я учился в школе.

— Меня нельзя в тюрьму! Ты знаешь, кто я? Открывай обезьянник, легавый, а то попрощаешься со своим значком, будет твоя семья просить милостыню. Ты всегда был ссыкуном. Капитан баскетбольной команды, бли-и-и-ин! Ты мне никогда не нравился, бля-бля-бля…

Поутру я очухался в камере, не соображая, почему я здесь и за что. Мэрилу позвонила начальнику участка и отказалась от своего заявления, поэтому меня выпустили и посоветовали отправляться домой, привести себя в порядок и ехать в Элджин: моя жена родила малыша.

Холодным воскресным утром я вышел из тюрьмы. На мне были только джинсы «Ливайс», я побрёл домой босиком: грустный парад сердитого, поджавшего хвост и отрыгивающего перегаром человека.

Дом оказался закрыт, и во мне опять закипела ярость. Я схватил садовый стул с лужайки и разбил окно в спальне. Забравшись внутрь, на книжной полке я нашёл бутылку мускателя — там же, где оставил.

Я был разбит и в растрёпанных чувствах и хотел одного — хлебнуть — хоть немного — чтобы унять дрожь. Потом глоток, чтобы закрепить этот глоток. И ещё чуть-чуть, чтобы стряхнуть трясучку. И ещё немножко, чтобы растрясти тряску, стряхнувшую трясучку. Часа не прошло, а я был омерзительно пьян — в дым, в сиську.