Они остановились, и Лолли передала Линди сумку. Линди спросила, в чем дело.

— В тот день, когда приехал Брудер, — ответила Лолли, — ты даже не пригласила его войти. Ты оставила его для себя.

— Уиллис не хотел видеть его в доме.

Лолли задумалась над ответом, и по ее лицу Линди сразу поняла, что он ее не устроил. По сильной жаре они пошли дальше. Кустарник был сухой, колючий, цеплялся за одежду, царапал открытые запястья. Стоило попасть сюда маленькой искорке, все горы вспыхнули бы мигом, точно оранжевый факел.

Женщины снова остановились, и Лолли крикнула Пэлу, чтобы он подошел попить. Он ответил, что не хочет, и по звуку удаляющихся шагов они поняли, что он двинулся дальше.

— Пригласишь к нам мистера Брудера? — спросила Лолли, и Линди заметила, как в ее глазах блеснул огонек измены. — А то ты как будто скрываешь его от меня.

— От кого — от тебя?

Прошло много лет, но Лолли так и оставалась наполовину ребенком — для ведения домашнего хозяйства вовсе не обязательно было взрослеть. На дорожке смолкли голоса детей, на миг стало совсем тихо — только свистели в соснах сойки и сновали под кустами белки; потом послышался голос Зиглинды: «Мама, мы тут!»

— Ты его любила, Линди?

В Линди что-то сломалось; слишком долго она сдерживала себя, и вот теперь ее прорвало как плотину. Про себя она ругнулась на Лолли за то, что она так и осталась девчонкой, а вслух произнесла:

— Что ты знаешь о любви?

— Я знаю, что такое любовь.

— Мам! — крикнула Зиглинда. — Где вы, мам?

— Здесь!

— Мам, идите сюда! Я боюсь! Здесь дядя!

Девочка испуганно вскрикнула, ее голос эхом отлетел от стенок каньона; потом послышался плач Пэла.

Линди с Лолли кинулись по дорожке. Голоса слышались из-за зарослей сумаха, дети громко вопили, Линди ломала голову, что же случилось. От страха ее охватило холодом, и когда Линди с Лолли добежали наконец до детей, то увидели, что они трясутся от испуга, стоя в длинной тени Брудера.

Он возвышался над ними, прикрывая их головы рукой. Костюм его был совсем серым от пыли, на колене брюк ярко зеленело пятно от травы. Он сказал:

— Вижу, вы погулять вышли.

— Что ты здесь делаешь? — выдохнула Линди.

Дети кинулись от него — Зиглинда вцепилась Линди в ногу, а Пэл схватился за руку Лолли. Носик девочки подрагивал, как будто ей было одновременно и страшно, и интересно. Пэл замер рядом с Лолли. Сейчас он напоминал Линди Эдмунда: грустное, почти взрослое лицо и тело маленького мальчика, поникшие глаза, уже в таком возрасте нахмуренные брови, опущенные вниз уголки рта.

Линди ждала, что Лолли накинется на Брудера за то, что он перепугал детей, но та молчала — лишь приподняла подбородок и улыбнулась.

— А мы только что о вас говорили, — сказала Лолли.

— Вряд ли я мог быть интересной темой для ваших разговоров.

В Линди точно распахнулась дверь. Она чувствовала себя так, будто ее эмоции наконец-то вырвались наружу здесь, в зарослях дикого кустарника, затопили тропинку и поваленное дерево, на которое Брудер поставил ногу, открыв солнцу лодыжку. Она боялась, как бы они с Лолли и даже дети не прочли всего по ее лицу: ни холодной ревности, ни сожаления, готового прорваться слезами. Ей хотелось разрыдаться и рассказать Брудеру — вот только что? С чего ей теперь начать? За много лет слова успели утратить для нее свой вкус. Она снова задумалась, почему он не знал, каково было ей; неужели это было не так же очевидно, как струйка дыма, поднимающаяся к небу? Впрочем, может быть, и знал — знал, но теперь ему было уже все равно. Она ясно понимала сейчас, что случилось то, чего она больше всего боялась: он увидел ее сердце и отвернулся от него… Дверь в ее душу захлопнулась, громко скрипнув петлями.

— Мам, а я не испугалась, — сказала Зиглинда.

Она, в платье цвета подсолнуха, повернулась на одном месте и присела в реверансе.

Пэл смотрел на все широко открытыми глазами, теребил юбку Лолли, и по его нерешительному виду Линди чувствовала, что мальчик понимает что-то о Брудере.

— Пэл хочет идти, — сказала Лолли, — всего хорошего, мистер Брудер.

Она взяла мальчика за руку, они сбежали вниз по дорожке, и снова наступила тишина.

Когда они скрылись из виду, Линди сказала:

— А ведь Лолли сейчас призналась, что ты ей небезразличен.

— Я-то?

Он ухмыльнулся, и Линди подумала: не из-за нее ли?

— Ты о ней не все знаешь, — сказала Линди. — Это Лолли…

— Что?

— Лолли рассказала Уиллису, что случилось тогда ночью.

— Ты это помнишь, да?

— Не издевайся надо мной.

— Откуда ты это знаешь?

— Уиллис рассказал.

— Зачем же она это сделала?

— Затем, что любила тебя уже тогда.

— Лолли? Меня? — произнес он, подумал немного и добавил: — С чего бы я ей сдался?

Брудер загадочно усмехнулся, и Линди поняла, что ей он ничего не расскажет.

Все эти годы для нее тоже тянулись долго, будто и она была в неволе. Не один только Брудер смотрел из окна, тоскуя о свободе. Ранчо стало ее тюрьмой; когда она спускалась вниз, под ее ногами противно скрипели ступеньки, а Уиллис кричал из библиотеки: «Линди! Ты ведь никуда не собралась?» Розовая кровать стала ее капканом, въездные ворота — дверью в ловушку, а вот теперь болезнь приковала ее к постели. Брудеру можно было рассказать очень много. Но по его хмурому лицу она видела, что слушать он больше не будет; по его глазам ей стало ясно, что он и так уже узнал о Линди Пур все, что ему было нужно.

Прочитав статью, она позвонила Черри и спросила:

— Что он тебе рассказал?

— Все, что рассказал, есть в статье, — ответил Черри.

— А обо мне он что говорил?

— Ничего, Линди.

— Когда ты была у него в тюрьме, он обо мне спрашивал?

— Нет, Линди. Твоя судьба была ему понятна и так.

— Так откуда же он узнал?

И Черри, которая как раз планировала свою брачную церемонию с Джорджем Неем в городском совете, ответила:

— Как же так? Ты и правда не знаешь, Линди? Найди меня, если будет нужна помощь. Позвони, когда я понадоблюсь.

В трубке зазвучали гудки отбоя, и Линди надолго запомнила их; они слышались ей даже сейчас в свисте соек.

Линди с Брудером опустились на ствол упавшего дерева. Ее вдруг охватила невыносимая усталость и начало трясти в приступе лихорадки.

— Зиглинда, подойди, сядь рядом, — сказала она, протянула к дочери руку, но девочка потянулась к Брудеру, села к нему на колени и поцеловала в щеку. — Это твоя дочь, только твоя.