Прав Ратень, любимый, — извести! Сжечь под корень!

И они виноваты, и она. Поддалась…

Если совсем честно — это чувство вины, ощущение собственной скрытой подлости словно в один миг сделало ее старше сразу на многие лета, чувствовала она теперь.

Два десятка лет, двадцать весен встретила она в жизни. Не такой уж и большой срок, если разобраться. А кажется теперь — за плечами уже много всего. Вот и подлость теперь прибавилась, легла на спину незримым грузом… Не время, выходит, сгибает людей, думала она, глядя на огонь, тяжесть деяний сгибает их плечи к старости…

Конечно, раньше, по малолетству, по самонадеянной бабьей глупости, она бы не отпустила волхва от себя. Уговорами бы заговорила, лаской, как сетями, опутала бы, всем телом бы прилепилась, размазываясь по нему, как глина. Оставила бы, остановила…

Теперь не могла не отпустить. Это нужно, понимала, пусть уходит выполнять свой долг перед Правью, сражается со Злом в одиночку, как задумал. А ее искупление — другое. Останется она без любимого, без которого жизнь кажется пустой и пресной, как несоленая каша.

Так, значит, суждено ей, уговаривала себя Сельга, все еще не представляя, как останется без него… Темнота впереди… Вот тебе и пророчица!

Да, княжий трон широкий, удобный, оббит для мягкости седалища многослойной дорогой тканью, украшен позолоченными узорами. Привольно сидеть. Но для двоих на нем места нет…

Я, Рагнар Однорукий, Победитель Великана, ярл и морской конунг, решил сразиться за княжий стол Юрича с Харальдом Резвым, ярлом и морским конунгом. Как и Харальд Резвый, в свою очередь, решил сразиться со мной за первенство. Как положено, бросил вызов и заявил свою претензию на княжий стол. Ярлы и хольды, рассудив по обычаям викинга, где вся добыча принадлежит всем, пока она не поделена, одобрили наш поединок.

Скажу для каждого, у меня не было зла к молодому Харальду. Немало прошли мы с ним вместе водных дорог, много брали богатой добычи, много убивали врагов и больше того заслужили славы. Скальды еще долго будут слагать песни о наших подвигах в назидание и поучение безусым юнцам, еще только мечтающим о первом викинге. Бессчетное число раз Резвый прикрывал меня своим щитом в плотном, ратном строю, как и я его. Говорю не таясь, если мои сыновья Рорик и Альв вырастут такими отважными и разумными, как Харальд, я буду гордиться ими.

Но на княжий стол мог сеть только один из нас. Я знал это, и он знал не хуже меня. Кто станет князем угодий Юрича, кому стричь шерсть с этих двуногих лесных овец — пусть выберут боги и решат мечи в благородном бою. Так рассудили все…

Рано утром мы сошлись с ним во дворе княжьего деревянного дворца, что высился над гардом, как вторая крепость. Все воины, не занятые в караулах на стенах и возле деревянных коней, вытянутых теперь на берег возле Юрича, сбежались смотреть на бранный спор конунгов, обступили нас плотной толпой, телами наметив круг для сечи. Вороны, обильно слетевшиеся теперь в окрестности гарда, летали стаями прямо над нами и громко каркали, переговариваясь о чем-то на своем языке.

— Спрашиваю последний раз, ярл Харальд, ты не откажешься от своего замысла? — спросил я его перед поединком. — Мне будет жалко убивать тебя.

— Мне тоже жалко убивать тебя, конунг Рагнар. Но я не спрашиваю тебя об отказе. Я знаю, ты никогда не меняешь своего слова, — ответил он. — Я тоже не бросаю своих слов по ветру. Сказанное один раз пусть не вернется назад. Так было всегда…

Это была достойная речь, особенно для немногословного Харальда, что скуп на слова, но резвый делами.

— Ты правильно думаешь, — одобрил я.

— Значит, пусть рассудят мечи?

— Значит, так. Пусть Один, Бог Воинов, пивший из источника мудрости Урд, отдаст победу и княжеские угодья сильнейшему, храбрый Харальд.

Резвый кивнул мне. Я тоже приветливо хлопнул его по плечу, перед тем как уйти на свою сторону ратного круга. В набеге можно убивать врагов, презирая их, но когда два знаменитых воина выходят на поединок на равном оружии — они уважают силу и доблесть друг друга…

Якоб-скальд, за заслуги и опыт выбранный свидетелем поединка, подошел поочередно ко мне и к Харальду, неторопливо осмотрел наши щиты, взвесил мечи в ладонях.

— У конунга Рагнара меч тяжелее и длиннее на ладонь, — сказал он наконец. — Конунг Харальд может взять себе другой меч, обычай позволяет это.

— Я не хочу другой меч, — сказал Резвый, — я привык к своему Фреки.

Ярлы и хольды вокруг понимающе закивали. Свое, вспоенное кровью оружие всегда становится продолжением воина. Кто из ратников добровольно расстанется с ним?

— Тогда конунг Харальд может потребовать, чтоб Рагнар взял себе другой меч, — сказал Якоб согласно обычаю.

— Я не буду этого требовать, — сказал Харальд, — Конунг Рагнар тоже привык к своему мечу. Пусть будет как будет!

— Потом кто-то может сказать, что оружие было неравным, — напомнил Якоб.

Все задумались. Такое обвинение всегда звучит серьезно и может осквернить память о самом доблестном бое. Известно, злых языков не заткнуть, даже если вбивать в глотки болтунам все камни, лежащие на берегах фиордов.

— Нет, никто не сможет сказать против законов чести, — нашелся вдруг Дюри Толстый. — У конунга Рагнара всего одна рука, а у Харальда — две, в бою он может перебрасывать меч из руки в руку, чтоб отдыхала вторая. Мы же не в силах прирастить Рагнару вторую руку. Но зато можем разрешить, чтоб его меч был длиннее, это будет справедливо.

Ай да Дюри, ну, умен ярл! Вот кто знает наши обычаи и умеет толковать их по справедливости, переглянулись ратники. Рассудил не хуже, чем бог Форсети, Примиритель Спорщиков. Все облегченно заулыбались, а Агни Сильный от избытка чувств хлопнул Дюри по толстому животу, где привольно разместился храбрый и умный дух. После такого могучего одобрения Дюри так и застыл с открытым ртом, побагровел лицом, не в силах вдохнуть в себя воздух. Только потом, продышавшись, он наконец сказал Сильному все, что думает про его длинные руки, которым самое место в пасти волка Фенрира. Тот, оправдываясь со смехом в глазах, объяснял, что не хотел сделать ничего обидного. Случайно вы шло.

Но их перепалка мало кого занимала. Ярлы и опытные в боях хольды все еще не могли рассудить, можно ли при таких условиях признать оружие равным. Этот серьезный вопрос требовал обстоятельного и взвешенного решения.

— Мечи разные — это да. И руки разные… Тогда пусть они бьются на мечах без щитов, — предложил Энунд Большое Ухо. — Чтоб у Резвого была возможность перекидывать меч из руки в руку.

— Это справедливо, — сказал хольд Хальфдан Лысый, старый воин, давно заслуживший в набегах честь и славу, и потерявший глаз и почти все волосы. Когда он снимал свой шлем, его лысина блестела на солнце не хуже начищенного железа. — Но еще справедливее будет, если соперники снимут ножи с поясов. Однорукий не сможет выхватить нож второй рукой, как сможет это сделать Резвый. С одной рукой биться все-таки хуже, чем с двумя…