Спустя некоторое время ЦРУ признает факт сотрудничества с Поляковым, заявив, что он намного превосходил по своему значению всех остальных предателей из ГРУ ГШ ВС СССР — Попова, Пеньковского, Сметанина, Филатова, Васильева, Иванова и других «оборотней» в разведке.

Переданная им информация и фотокопии секретных документов составляют 25 ящиков в досье штаб-квартиры ЦРУ. Эту точку зрения поддержал и другой «колоритный» предатель ГРУ, Чернов, заявивший как-то, уже после того, как его выпустил из тюрьмы «гарант Конституции» Ельцин: «Поляков — это звезда. А Пеньковский так себе…»

А что же сам Поляков рассказывал о себе на суде? Автор этих строк, присутствовавший на процессе и знавший все перипетии дела «Дипломата»-«Бурбона», совсем не был поражен вихлянием в показаниях и словесной эквилибристикой разоблаченного шпиона. Сидящий со мной коллега вдруг продекламировал:

Каждый выбирает для себя

Женщину, работу и молитву,

И друзей по детству средь ребят,

И свою с неправедностью битву…

Его «с неправедностью битва» была построена на крови, слезах, корысти и предательстве.

И вот что я подумал: ведь эти поэтические строки были больше чем актуальными в тот момент поиска истины на процессе.

Поляков признавался в своем политическом перерождении, во враждебном отношении к выпестовавшей его стране и в то же время не скрывал и личной корысти при установлении преступной связи с ФБР и ЦРУ.

О мотивах своего предательства он сказал на суде:

«Моя вера в демократизм и справедливость социалистического общества пошатнулась. Я понимаю, что это стало возможным в результате определенного влияния буржуазной пропаганды…

Мне противны были хрущевские бредни, его выходки, его бескультурье… Я решил принять личное участие в противодействии предпринимаемым советским руководством акциям на международной арене и, как следствие, решил обратиться к американцам с предложением своих услуг…

Я при этом отчетливо понимал, что мое сотрудничество с американцами нанесет… ущерб государственной безопасности и обороноспособности страны в целом…»

Однако на следствии он был более пафосным и героичным в оценке своего поведения и роли как разведчика. Там были другие пояснения:

«В основе моего предательства лежало как мое стремление где-нибудь открыто высказывать свои взгляды и сомнения, так и качества моего характера — постоянное стремление к работе за гранью риска. И чем больше становилась опасность, тем интереснее становилась моя жизнь… Я привык ходить по острию ножа и не мыслил себе другой жизни».

Не правда ли, красиво, мужественно, что-то даже в стиле Джеймса Бонда? Но то, как тянулся он за тридцатью сребрениками, как клянчил подарки, как боялся работать в Москве — страх перед чекистами его буквально сковывал, — как отправлял на эшафот своих коллег, как сливал из меркантильных соображений секреты противнику, никак не вязалось ни с его политической ориентацией, ни с достоинствами агента «007».

Здесь видно не прикрытое шапочкой с прорезями для глаз мурло привычного офени с мешком наворованной режимной информации, которую нужно было подороже продать — только и всего.

Подсудимого все время заносило в область политики — это были его стратегия и тактика поведения на процессе. Но суд постепенно, факт за фактом распутывал клубок противоречий в показаниях, идя по пути объективного освещения содеянного преступником…

Накануне объявления приговора он в камере болтает с сокамерником о жизни, пролетевшей как один миг. Уставившись в зарешеченное окошко, он ощутил вдруг прилив воспоминаний, ярких и четких, подобных сновидениям. Такие чувства, смешанные со сгустками галлюцинаций, появляются у человека, как читал он когда-то в одном из американских журналов, перед уходом из жизни.

Сокамерник ему сказал такую фразу:

«Знаете, Дмитрий Федорович, когда человек несчастлив, он становится нравственным».

Поляков вздрогнул…

В красочном калейдоскопе прошедших событий вдруг возникали поразительно четкие, живые картинки. В голографическом, объемном измерении проплывали суровые реалии фронтового ада, послевоенной службы, а затем годы учебы. Промелькнули счастливые будни заграничной сытой жизни, растянувшейся на целых 15 лет.

И вот судьей Военной коллегии Верховного суда зачитывается приговор… Именем Союза Советских Социалистических Республик Поляков Дмитрий Федорович приговаривается (идет перечисление его злодеяний) к высшей мере наказания — расстрелу.

Запоздалое возмездие наступило…

Но мне захотелось остановиться на реакции Полякова по поводу молчания его недавних хозяев, пока он находился под арестом. Он был, как вы помните (описывалось выше), естественно, недоволен и даже возмущен поведением американцев. И все же о нем вспомнили, но не правительственные, тем более не цээрушные чиновники. Для них он был уже отработанным, утильным материалом, пеплом. О Полякове вспомнил почему-то член Европейского парламента консерватор лорд Беттелл, который неоднократно, но безуспешно поднимал вопрос, думаю, по наущению ЦРУ, об агенте ФБР «Топ-Хэте» в Комитете по правам человека этой международной организации.

Наконец 13 сентября 1990 года лорд получил сообщение от советского посла в Европейском сообществе Владимира Шемлатенкова, в котором лаконично говорилось:

«Я хотел бы проинформировать Вас о том, что, согласно официальному ответу из Верховного суда СССР, Поляков был приговорен к высшей мере наказания по обвинению в шпионаже и нарушении таможенного законодательства.

4 марта 1988 года его просьба о помиловании была отклонена Президиумом Верховного Совета СССР.

Приговор приведен в исполнение 15 марта 1988 года».

Следует заметить, что после суда возникла одна интрига. Военные контрразведчики считали, что Поляков выложил не всю информацию оперативникам, следователям и судьям и может еще многое «вспомнить». Именно нераскрытое убережет в дальнейшем от провалов некоторых агентов военной разведки и даст возможность с учетом показаний разоблаченного предателя организовать более продуктивную работу на каналах вероятного проникновения вражеской агентуры в подразделения Генштаба.

Для этой цели чекистами была подготовлена мотивированная записка на имя Генерального секретаря ЦК КПСС с одной просьбой — не лишать Полякова жизни. Горбачев долго не думал об этой удивительной просьбе — он отказал в ходатайсгве оперативникам.

Подобным образом поступил и Хрущев в отношении шпиона Пеньковского. Два сапога — пара, бесцеремонно потоптавших страну и ставших в последующем разрушителями Отечества.

Вот так закончился процесс века над «коронованным» американцами шпионом и презренным предателем своего Отечества.

Как известно, паучья борьба в цээрушной банке была жесткой, если не говорить, жестокой. Равнодушие к перебежчикам из социалистического лагеря, особенно из СССР, чем-то напоминало безразличие к судьбам отработанной своей агентуры. Это в почерке богатой американской спецслужбы есть, и никуда от этого не деться. Наплевательское отношение к своим бывшим «друзьям» являлось некой доминантой — важнейшей составляющей в работе разведки США.