Тем не менее положение многих привилегированных людей пошатнулось. В 1999 году Джонатан Эйткен, чьи снобистские иски против Guardian срикошетили в него самого, вынужден был признать себя виновным по двум обвинениям в лжесвидетельстве. Guardian и World in Action обвинили его в коррупции, и он собирался засудить их, неосмотрительно вооружившись клише насчет «меча правды» – пока этот меч должным образом не обрушился на него самого. Подобно Оскару Уайльду, он отправился в тюрьму и написал там балладу; подобно Профьюмо, начал новую жизнь в покаянии.

Полным ходом шли социальные усовершенствования. Правительство объявило о кампании стоимостью в 60 миллионов фунтов стерлингов, призванной к 2010 году вдвое уменьшить случаи подростковой (до 18 лет) беременности: матерей-одиночек следует защищать, но ранних беременностей – избегать. Каким-то образом кромвелевская политика могла сосуществовать с беззаботной свободой. Блэр, как и Маргарет Тэтчер в свое время, просто хотел, чтобы Британия была похожа на него самого.

Многое странное и причудливое умерло в это время, но многое в этом же роде и родилось. Вопящий лорд Сатч из Чудовищной бредовой чокнутой партии наградил нас своим анархистским призраком. В самом сердце капитализма, лондонском Сити, прошел Карнавал против капитализма. Если мерить более поздними стандартами, праздник вышел веселым, была напечатана и распродана шуточная версия Evening Standard – Evading Standard[149]. В том же донкихотском ключе в июле 1999 года Тони Блэр объявил о законе, запрещающем охоту с гончими, как и предрекал Сельский альянс, хотя они не могли предвидеть, какую площадку он выберет для объявления новости – телепрограмму Question Time (Время вопросов). Тот же месяц оказался богат на повороты в отношениях с Европой. Еврокомиссия официально сняла запрет на импорт говядины из Британии. Большая европейская тема всплыла и в других местах. Сорок частных школ, преимущественно религиозных, подтвердили свое намерение подать иск в Европейский суд по правам человека на законодательство, запрещающее телесные наказания во всех школах королевства. Ирония ситуации до них не доходила.

В декабре 1999 года вступило в силу Соглашение Страстной пятницы, подписанное в 1998-м. Тридцать лет Смута терзала Северную Ирландию; погибло 4000 человек. Как наложить перевязку на кровоточащую рану? Нужно было отнестись ко всем с уважением и примирить несовместимые требования. При Мейджоре «трехпрядное» решение проблемы обсуждалось, теперь при Блэре оно воплощалось. Ключевое предложение было действительно радикальным: Северная Ирландия останется в составе Соединенного Королевства, но лишь до тех пор, пока этого желает большинство ее населения. Соглашение Страстной пятницы, как его стали называть, потребовало осторожных шагов в разных сферах власти. Два тишока[150], три премьер-министра, президент Соединенных Штатов и лидеры националистического и лоялистского сообществ Северной Ирландии – все выдвинули свои условия создания автономной Ассамблеи и Администрации, «северо-южного» взаимодействия между Ольстером и республикой и «восточно-западного» взаимодействия двух островов, разделенных Ирландским морем.

Все чуть было не рухнуло. Крайние сроки соглашений назначались и нарушались. Демократическая лоялистская партия Иэна Пейсли вообще не хотела иметь ничего общего со всей этой затеей. Премьер-министр убедился, что для достижения хоть какого-то результата его присутствие абсолютно необходимо. «Сейчас не время для громких фраз, – заявил он перед началом переговоров. – Оставим их дома. Я чувствую руку истории на своем плече». Тогда над ним здорово посмеялись, но спустя всего три дня враждующие стороны отложили свои страхи, предрассудки и ненависть. Республика отказалась от конституционных претензий на шесть графств, а Англия аннулировала закон 1920 года, который формально разделил остров. И хотя обе страны сохранили свои интересы в делах Северной Ирландии, они в некотором роде ушли оттуда. Блэру, вероятно, повезло больше, чем предшественникам. Его союзники и делегаты сторон оказались более сговорчивыми, он унаследовал менее напряженную обстановку, но важнее всего, что Северная Ирландия, как показали всеобщие опросы касательно соглашения, жаждала наконец вздохнуть свободно. Блэр искренне хотел достичь договоренности, которая устроила бы всех. В конце концов только Демократическая лоялистская партия отказалась принять договор, и разрозненные ошметки начали собираться в единое целое во всепоглощающем мирном порыве. Немало превратностей будет ждать соглашение в новом тысячелетии. Большую часть первого десятилетия нового века оно простоит на паузе вследствие политических разногласий и трудностей с роспуском военных образований. Не обойдется без неизбежных инцидентов с потерями. Дэвид Тримбл, много повидавший лидер Ольстерской лоялистской партии, убедил своих последователей в пользе соглашения, полагая, что ИРА сложит оружие, а когда она так не сделала, счел своим долгом освободить место и отдать власть более радикальным элементам. В Англии новости о договоре восприняли со смесью надежды и усталости – большинство людей давно утомились от «новых начал», которые сулили в заголовках статей затаившие дыхание журналисты. С точки зрения людей неравнодушных, союз с Ирландией сохранялся, но на совершенно иных основаниях. Будущее территории теперь зависело от самих жителей Северной Ирландии, а не от парламента Соединенного Королевства. В конституционных нормах мало что изменилось – только основополагающий принцип.

* * *

Приближалось новое тысячелетие, а земля пророчеств и грез[151] молчала. Единственное пророчество, занимающее широкую публику, было удручающе прозаичным: ходили слухи, что «баг тысячелетия» обрушит все программное обеспечение, поскольку компьютеры не смогут синхронизироваться с грядущей датой, но проблему решили заблаговременно. Так что Англия ожидала новой эпохи примерно как всегда. Может статься, тихая революция блэризма утолила накопившуюся жажду перемен. Как бы ни рычал английский лев, требуя плоти, зачастую он вполне довольствовался косточкой. Однако нельзя же совсем не отметить новое тысячелетие, и в столице вырос главный его символ – Millennium Dome, Купол тысячелетия. Задуманный в виде огромного, потрясающего воображение космического корабля, в реальности он напомнил многим гигантского распухшего жука. На самом деле то было детище предыдущего правительства: Майкл Хезелтайн увидел возможность возродить загрязненную территорию в Гринвиче.

Британской политике, похоже, пришел конец. На смену послевоенной догме пришла догма тэтчеровская. Блэр хорошенько перелопатил новую традицию, но все это были косметические изменения. Некогда могущественный голос либералов сошел на нет, и сама партия сменила имя на либерал-демократическую, хотя каждый из новых лидеров уверял народ: они все еще сила, с которой считаются. К началу 2000-х опросы показывали, что уровень доверия к Блэру среди населения составляет 46 %, а это немалое достижение для действующего премьер-министра. Могло быть и больше, не окажись так трудно выполнить предвыборные обещания.

После долгих лет тэтчеризма можно было заметить более «прогрессивный» настрой. В 1997 году в исследовании, посвященном британским социальным установкам, говорилось, что 75 % населения поддерживают идею повышения налогов ради улучшения работы государственных служб. Опросы показывали, что людей куда меньше занимает этническая принадлежность. Обеспокоенность иммиграцией испытывали 3 %, а международной обстановкой – 2. Беженцы и экономические мигранты больше не были пугалом. Разрыв в благосостоянии расширялся,