Я взял это на заметку, равно как и ряд сведений, которые отобрал из «Ежедневных новостей», в надежде, что они могут принести пользу Теодориху. Я также еще записывал некоторые собственные наблюдения относительно положения дел в Риме и периодически отправлял гонца с этими записями на север, в Равенну. Одно из моих наблюдений, в этом я не сомневался, представляло для Теодориха особый интерес.

Мы с ним уже видели собственными глазами, как город Верона ослаб из-за тщеславия предыдущих императоров, которые воздвигли на месте прочных защитных стен триумфальные монументы. Мы также столкнулись с тем, как сильно пострадало множество других городов, где равнодушные правители и градоначальники позволили разрушиться жизненно важным акведукам. Мы стали свидетелями того, что Виа Попилиа и немало других дорог пришли в упадок — точно так же, как многочисленные мосты, дамбы и каналы. Теперь же мне пришлось взять на себя печальную обязанность — сообщить Теодориху, что и сам Рим находится в удручающе, постыдно плохом состоянии и совсем скоро уже Вечный город перестанет быть вечным.

Во время своего расцвета, в течение целых тысячи двухсот пятидесяти лет, Рим вовсю строился, расширялся, рос, становился все больше и великолепней. Но в какой-то момент, и это произошло совсем недавно, сие прекратилось. Казалось бы, ничего страшного — потому что этот город просто уже не мог стать еще красивее, лишь бы только эту красоту поддерживали и сохраняли. Однако, судя по всему, как правители, так и простые жители Рима совершенно об этом не заботились. Не только не делалось ничего, чтобы спасти настоящие шедевры архитектуры от разрушительного действия времени и непогоды; множество этих уникальных памятников уже разрушились, а то и вовсе были стерты с лица земли. Некоторые роскошные здания, арки, портики и аркады превратились в настоящие каменоломни. Кто угодно мог беспрепятственно набрать там строительных материалов для самых своих низменных целей. Прекрасный мрамор и известняк, целые колонны и фризы, вытесанные и отполированные, можно было свободно забрать и увезти куда угодно.

Кое-где в городе благодаря этому можно было наблюдать любопытную картину: словно бы попасть в прошлое, оглянуться на тот Рим, который существовал двенадцать с половиной столетий тому назад. Можно было буквально увидеть, как некоторые постройки, простые и скромные первоначально, постепенно становились все более и более красивыми и элегантными, по мере того как росло благосостояние Рима, развивались ремесла и совершенствовались строительные навыки. Однако подобного рода зрелища вызывали лишь жалость и уныние.

Приведу пример. Неподалеку от овощного рынка находился маленький, но очень симпатичный храм Эос. Если бы я увидел его во времена расцвета Рима, то этот маленький храм, наверное, выглядел бы как изящная и выразительная, из чистейшего паросского мрамора архитектурная постройка. Но теперь мрамор отвалился и его растащили — может, для того, чтобы облицевать фасад виллы какого-нибудь выскочки-богача или же соорудить прибежище ночному сторожу на рынке. И там, где раньше был мрамор, обнаружился более ранний храм Эос, из удивительного рукотворного материала, в который подмешивали вулканический песок[133]. Он, вероятно, был построен в то время, когда Рим еще не мог позволить себе ввозить дорогой мрамор. Глыбы этого необыкновенного камня отвалились или были отбиты — может, для того, чтобы заполнить им выбоины в мостовой какой-нибудь ближайшей улицы. А под ними можно было увидеть еще более ранний храм, построенный из серого природного туфа, вне всякого сомнения, воздвигнутый еще тогда, когда римляне не научились применять вулканический песок. Но и блоки туфа тоже растащили — вероятно, для того, чтобы подложить их под столы торговцев овощами на рынке. А под остатками туфа сохранилось то, что, может быть, было самым первым храмом, сооруженным из скромного коричневого глиняного кирпича, однако сделанного с любовью, вероятно, еще на заре времен, когда rasenar еще именовали это место Ruma, а утренняя заря называлась Thesan.

Однако до сих пор, несмотря на постыдное пренебрежение к себе самому, Рим все еще не утратил своего великолепия. Слишком уж умело и на совесть был он построен, чтобы пасть жертвой каких-нибудь равнодушных и корыстных расхитителей. Бо́льшая часть города все еще оставалась воистину великолепной, и я подумал: даже дикари гунны устыдились бы разрушить подобную красоту. Довольно много великолепных общественных построек, дворцов, площадей, садов и храмов пока еще остались нетронутыми, и даже я — хотя уже раньше видел великолепие Константинополя — не мог ими не восторгаться. И не только в это первое посещение Рима, но и впоследствии, каждый раз, когда я приезжал в этот город, он никогда не оставлял меня равнодушным. Как бы часто я ни заходил под многочисленные высокие своды базилик, терм или храмов (особенно сильное благоговение внушал Пантеон), я неизменно чувствовал себя маленьким и незначительным, словно муравей, и в то же самое время испытывал возвышенное изумление и гордость — надо же, человек смог создать такое великолепие!

Я всегда предпочитал Рим Равенне, даже после того, как Теодорих через некоторое время преобразовал и изменил к лучшему свою столицу. Лично мне кажется, что Константинополь, несмотря на свои огромные размеры и роскошь, даже сейчас, когда Новый Рим готовится отпраздновать двухсотлетие, все еще остается младенцем по сравнению с древним, вечным и единственно настоящим Римом — этим величайшим из городов. Разумеется, не исключено и то, что здесь сыграло свою роль следующее обстоятельство: я впервые увидел Константинополь, когда и сам еще был очень молод, а в Рим попал, когда моя жизнь уже перевалила за середину.

После того как Эвиг показал мне все части города, где ему доводилось бывать, и познакомил меня со всеми представителями местного простого люда, от вороватых моряков до портовых шлюх, я решил, что настало время увидеть высшее римское общество. Поэтому я спросил, где можно отыскать сенатора Феста, и, узнав, что ему принадлежит одна из самых великолепных вилл на Виа Фламиниа, отправился туда. Вообще-то слово «вилла» обозначает загородное имение, и очень может быть, что вокруг особняка Феста вначале и впрямь было открытое пространство, но Рим неуклонно расширялся и уже давным-давно перенес границы города далеко отсюда. Вилла находилась в том месте, которое до сих пор называли Марсовым полем, хотя этот участок земли между Виа Фламиниа и рекой уже давно не был полем, а представлял собой скопление густо стоящих хорошеньких домиков.

Сенатор встретил меня радушно — разумеется, как Торна, — пригласил в дом и велел рабам поскорее принести вкусное мясо и вино. Фест сам налил мне дорогого вина и добавил в него корицы — эта специя ценилась очень высоко.

Вилла его была устроена наподобие небольшого дворца. Много статуй, шелковых драпировок, окна забраны мраморными решетками, многочисленные проемы заполнены разноцветными стеклянными пластинами — голубыми, зелеными, фиолетовыми. Все четыре стены комнаты, в которой мы разговаривали, были отделаны мозаичными панелями, представляющими времена года: весенние цветы, летняя жатва, сбор винограда осенью и побитые морозом оливковые деревья зимой. Но было тут и кое-что, что можно встретить в жилище простого рыбака где-нибудь в гавани: в каждом дверном проеме висели влажные рогожи, чтобы охладить жаркий летний воздух.