— Позвольте! — вскочил со своего места Голицын. — Как вы смеете так разговаривать с князем?

— Да какой вы, к дьяволу, князь, — махнул рукой генерал. — Знаете, как мы называем таких, как вы? — Аристов слегка задумался, а стоит ли тиранить ранимую княжескую душу, а потом выдохнул: — Тряпка! Так что не обижайтесь, князь, мы будем вас использовать по назначению.

Князь Голицын едва не задыхался от негодования.

— Позвольте, да как вы смеете?! Меня, князя! Я ухожу от вас! — развернулся Голицын.

— А вот этого я вам не советую, мой сударь. Если вы сделаете хотя бы шаг, то уже на следующий день вся Москва будет знать, в каком качестве вы проявили себя в последний год. И тогда даже самая невзрачная дворяночка будет воротить от вас нос. Вы этого хотите? Так ступайте себе, ступайте. Я вас совершенно не держу.

Генерал поднялся со своего места и легонько подтолкнул князя к выходу.

Голицын не торопился.

— Что же вы молчите, князь? — зло процедил сквозь зубы Аристов. — Догадываюсь, это в ваших интересах. И не надо мне больше возражать, иначе я на вас могу очень сильно обидеться. Я не терплю, когда мне говорят всякую бяку, и мгновенно начинаю отвечать тем же. А теперь я хочу вас спросить: вы усвоили мое правило? Не слышу ответа!

— Да, — произнес Голицын.

— Громче, — потребовал Аристов.

— Да!

— Вы меня не убедили, еще громче! — рыкнул генерал.

Аристов возвышался над Голицыным почти на голову и напоминал огромного дворового пса, застигнувшего на хозяйском дворе воришку.

— Да!!

— Вот так-то оно будет получше, — произнес он примирительно. — Но сначала хочу сказать, что ваше жалованье мне придется урезать наполовину. — Он внимательно посмотрел на князя и не без удовлетворения рассмотрел в его зрачках искорки обиды. — Деньги наше ведомство платит за дело. Как вы сами успели понять, мы не благотворительная организация. Вы должны были усвоить, что господин Родионов вас успел раскусить, и поэтому обязаны были держаться с ним соответствующе. Тогда бы я не наделал столько ошибок по вашей милости. — На мгновение генералу стало жаль Голицына. — Страшного ничего не произошло, то, что мы вам дали, вполне хватит на безбедную жизнь. Единственное, в чем вы будете себя ограничивать, так это в пьянке. Но и это ничего. Займитесь гимнастикой. Здоровый образ жизни пойдет вам только на пользу, а то, знаете ли, опухли от алкоголя. Ну а с бабами придется повременить, на них еще заработать нужно. А теперь можете идти, я выйду позже. Не хочу вас скомпрометировать, а то еще увидят вас с генералом полиции, тогда точно неприятность выйдет.

Голицын не уходил.

— Генерал, так я могу на вас рассчитывать?

— О чем вы, князь?.. Ах, об этом! Так вот, хочу вам сказать, полиция никогда не сдает своих агентов, у нас имеется немало приемов, чтобы воздействовать на вашу работоспособность. Но хотелось бы верить, что наш разговор все-таки пошел вам на пользу. У вас имеется хотя бы предположение, где сейчас может находиться господин Родионов?

— Нет.

— Ладно, ступайте.

Голицын вышел. Генерал подошел к окну. Идиот! Мог бы держаться непринужденнее. В этом перепуганном озирающемся типе любой сможет угадать тайного агента полиции. Ладно, ну да бог с ним, еще переговорим.

Генерал достал из кармана письмо — обыкновенный казенный конверт с гербовыми печатями, мало чем отличавшийся от прочей служебной корреспонденции. Если бы не одно существенное обстоятельство — его написал сам директор департамента господин Ракитов. Имея огромный штат в канцелярии, Ракитов очень редко брался за перо, и, как многие считали, делал он это для того, чтобы совсем не разучиться писать. В действительности причина была несколько иной — просто у директора департамента существовала давняя привычка доставлять своим служащим неприятности в письменном виде. Казалось бы, чего легче, набрал номер телефона да отчитал по всей форме проштрафившегося сотрудника, а то надиктовал оскорбление машинистке да отправил его с курьером. Но нет, директор садился за письменный стол и, уподобившись писарю средней руки, выжимал из своей головы учтивую ругань.

Несколько раз Аристов брал в руки конверт, чтобы выудить из его глубины послание вышестоящего начальника, но всякий раз откладывал. А конверт жег руки.

Подумав, Григорий Васильевич решительно надорвал конверт.

— Оно и правда, чего тебе здесь делать? — бодро отозвался Парамон, хотя по каплям влаги в уголках глаз было понятно, что ему не до веселья. — Хватит! Находился ты по краешку вдоволь. Дальше-то уже пропасть будет. Как ухнешься в нее с головой, так обратной дороги уже не сыскать. Я тебе никогда не говорил, да чего уж там, — махнул старик рукой. — Ты и сам об этом прекрасно знаешь, не по пути тебе с храпами и душегубами. У тебя иная дорога. Ты и в детстве от сверстников отличался смекалкой да оборотистостью. Одним словом, чувствовалась в тебе порода! А это, брат, из-под любой тужурки остроугольным камнем выпирает. Уедешь во Францию, затеряешься среди вельмож и заживешь на свои денежки, как пристало добропорядочному буржуа. А мы к тебе еще в гости станем ездить… если ты, конечно, пригласить изволишь.

Загрустила и Дуня-Душечка. Невинный возраст не мешал ей смотреть на Савелия почти по-матерински. В ее глазах просматривалось столько нежности и любви, что у всякого, кто ее видел, невольно возникало желание забраться к ней на колени и ткнуться лицом в теплую и мягкую грудь. Нечто подобное испытывал и Савелий.

— Уезжай, Савельюшка, там тебе будет лучше! — едва скрывая печаль, произнесла Дуня.

Савелий невольно улыбнулся, сказанное очень напоминало родительское благословение. Дескать, подрос ты, вот и отлетаешь от родного гнезда. Но глаза Душечки говорили о большем.

— А потом ведь, скажу тебе откровенно, — понизил голос Парамон для пущей важности, — все наши накопления гроша ломаного не стоят, если рядом с нами нет любящей женщины. У тебя такая имеется, Савелий, вот ты это и цени. А если не убережешь того, что имеешь, то обратно уже не вернешь, вот так-то.

Елизавета сидела рядом и за время разговора не проронила ни слова. Она впервые была на Хитровке и за происходящим вокруг наблюдала с нескрываемым удивлением. С ней почтительно раскланивались, называли милостивой. Нищие, вопреки ожиданию, не цепляли ее руками за подол, чтобы выпросить копеечку, а вели себя достойно, точно придворные при королевском дворе. Никто не выбегал наперерез с кинжалом в руках, чтобы выпотрошить из нее душу. И она, не без горечи, думала о том, что о Хитровке многие говорят и пишут массу всяких несуразностей. По своей наивности она даже не подозревала о главной причине тактичности бродяг — рядом с ней находился Савелий, один из королей Хитровки. А следовательно, каждый хитрованец обязан был обращаться с его спутницей, как если бы повстречал царскую особу.

— Мне будет тебя не хватать, Парамон, — приобнял старика Савелий. И вдруг с болью подумал о том, что Парамон состарился и превратился в дряхлого старика. Превращение произошло как-то очень неожиданно для его глаз. — Очень!