Чуть ветер – и стоп. Работа стала. Пароход отошел в море. Шлюпка на берегу.

Ждут сутки, другие, третьи…

Улегся ветер. Опять подходит пароход, мчится к нему катер. Разгружают, грузят, разгружают и грузят.

Грузят мешки с драгоценной жатвой обоих островов – пушистые шкурки голубых песцов.

Вот уже полмесяца, как подошел пароход, а погрузка и выгрузка все еще не кончена. Кипит работа.

Писать некогда. Кончаю.

21 мая – 20 июня

Остров Медный

Как я попал сюда, на Медный, – это целая история. Расскажу все по порядку.

Погрузку наконец кончили. Пароход ушел. Вздохнули мы ему вслед и опять принялись за свои дела.

В речку Саранную пошла из океана нерка. Пошла, пошла, гуще и гуще – успевай только выгребать ее из воды неводом.

Я опять побывал в тундре – ванек проведать. В каждой норе родились, где только пара, где пяток, а где и десяток маленьких, голых, слепых щенят. Мать греет их и кормит, и лижет. Отец стережет нору и бегает на охоту.

Ходил я еще на северное лежбище котиков. Там у нас устроена высокая наблюдательная вышка. В домике за берегом живет наблюдатель, в другом – караул.

Наблюдатель каждый день в бинокль подсчитывает с вышки всех котиков, записывает все, что у них происходит. Они его и не видят, и не чуют. У нас дело поставлено так, чтобы зря ничем не потревожить котиков. Бывает, ветер задует от домиков к лежбищу. Тогда караульные и наблюдатель не топят печей, не варят, не жарят – запах дыма беспокоит зверей.

Я тоже влез на вышку. На лежбище уже заметное оживление. Среди секачей появились полусекачи – четырех– и пятилетние самцы. Начинают прибывать и холостяки – самцы до трех лет. Они гораздо меньше секачей, и гривы у них нет.

Вернувшись в селение, я сел на катер, чтобы ехать на Медный. Небольшое суденышко было сильно загружено, да и народу нас собралось порядочно: команда катера, две семьи с ребятами, трое караульных, русский старик один – всего человек пятнадцать. Весь переход по океану до Медного длится часов четырнадцать, и провизии мы с собой взяли на полсуток.

Из Никольского мы вышли утром, обогнули наш остров с севера и пошли в океан. Машина работала исправно, и старшина катера, пожилой алеут, рассчитывал быть на Медном еще до темноты.

Часа два уже шли мы по открытому океану. Легкое мокрое облачко мазнуло меня по лицу и сейчас же пронеслось, растаяло вдали. Я стоял на палубе, спокойно наблюдал, как начинается туман. В рубке старшины есть компас, и туман катеру не страшен. Что ни случись, стрелка компаса неизменно будет указывать север и юг.

Мутные облачка налетали все чаще, сбегались со всех сторон. Через какие-нибудь пять минут мы точно сквозь простоквашу продирались: белесый туман уже окружал нас.

Туман густел и густел.

Час проходил за часом. Старшина ежеминутно справлялся по компасу и уверенно вел катер вперед. Туман стал еще гуще. Казалось, катер с трудом разламывает его своими деревянными боками.

Начало темнеть. Никаких признаков Медного не появлялось. Старшина недоуменно пожимал плечами. Женщины уложили детей, сидели молча, не смыкая глаз.

Полночь настала. Никто и не думал о сне.

Старшина дал малый ход, и всю ночь качались мы на громадных волнах. Медный должен быть где-то близко. Идти вперед нельзя: того и гляди, разобьешься о подводные скалы.

Ночь длилась необыкновенно долго. Наконец темнота начала желтеть. Солнца мы не увидали: нас окружал плотный туман.

Старшина повел катер вперед, но без прежней уверенности в себе.

К полудню неожиданно подул ветер и быстро разогнал туман. Ждали увидеть Медный, но во все стороны открылся океан.

И нигде ни полоски, ни точечки. В какой стороне от нас Медный, никто не знал, даже старшина.

Катер хлестко трепало ветром. Он скрипел и трещал – того гляди, развалится. Дети давно проснулись и требовали еды. Но вся провизия была съедена еще вчера. Женщины безутешно плакали.

Старик уговаривал их, как мог. Я пошел в рубку переговорить со старшиной.

Старшина-алеут только недоуменно крутил головой. По его расчету выходило, что катер давно пересек Медный.

Я взглянул на компас. Все в порядке, только… только к компасу прислонены винтовки.

Выяснилось, что караульные поставили сюда свои винтовки еще вчера днем, когда мы вышли в открытый океан, и магнитная стрелка компаса отклонилась. Мы целые сутки шли по неизвестному направлению и не могли уже определить, где находится сейчас наш катер. Мы заблудились в океане, как заблудился в нем когда-то несчастный командор Беринг. Мы не знали, куда держим курс: в Америку, в Японию, к Чукотскому Носу?

Выяснилось, что на катере нет никакого запаса провианта, запас горючего для мотора на исходе и все машинное масло израсходовано.

Кругом на тысячи верст качается океан. Без запаса еды и горючего мы не могли его переплыть даже при тихой погоде. А ветер креп. Спасения ждать было не от кого: в эту часть океана почти не заходят суда.

Я убрал винтовки. Стрелка компаса прыгнула и показала настоящий север. После короткого совещания старшина повернул катер и повел его почти в обратном направлении.

Ветер креп, грозил перейти в шторм. Волны перед нами вырастали до неба. Ветхий корпус суденышка трещал и стонал отчаянно.

Вахтенные стали к машине и поминутно плескали на подшипники воду из ведер.

Старшина уже не смотрел на компас – только на воду и на облака – и все проверял ветер.

Старик стоял у борта лицом к морю. Он еще не знал, как отчаянно наше положение. Я подошел к нему. Старик обернулся. По лицу его бежали слезы.

– Они пришли за нашими трупами, – сказал он дрожащим голосом. – Мы погибли. Они никогда не ошибаются.

– Кто?

Старик молча махнул рукой в океан, за корму катера.

Я увидел: там прорезал волну косой черный треугольник, исчезал и опять показывался. Он быстро нагонял нас. Справа и слева от него показались такие же изогнутые черные треугольники. Я считал: пять, шесть, семь.

Иногда под косым плавником показывалась гладкая черная спина.

Страшные животные шутя догнали катер, пронеслись далеко вперед, вернулись, плыли за нами, играя. Откуда-то к ним присоединились еще четыре таких же.

За нами гнались самые страшные из океанских зверей – зубатые киты – косатки.

Появление косаток привело старика в ужас. Косатки – признак скорой гибели. Косатки чуют кровь, думал суеверный человек.

Сколько я ни толковал старику, что косатки не могли ни видеть, ни чуять нашей беды, он твердил свое: косатки-де знают, что настал наш смертный час.

А катер шел и шел. Косатки не отставали. Надежды на спасение не оставалось никакой.