Эрмин догадалась, что священник намекает на беременность, а значит, и на угрозу оказаться отвергнутой католической церковью в случае, если ребенок появится на свет вне брака. Она могла бы этим воспользоваться, но не хотела лгать.

— Нет, отче, я сохранила целомудрие! — тихо сказала она.

Тошан выглядел смущенным. Он решил вмешаться:

— Я не посмел бы плохо поступить с той, кого люблю больше года, отче! Я везу ее к своей матери, далеко на север, и мы решили, что будет правильным сперва сочетаться браком.

Юноша развязал шейный платок и показал священнику серебряный крестик на цепочке.

— Это вы, отче, надели этот крест мне на шею в часовне Кеногами, в день моего причастия. Я очень горевал, потому что мои родители не смогли прийти на мессу.

Священник, который был значительно ниже ростом, чем Тошан, оторопело посмотрел на юношу.

— Как вас зовут? — спросил он.

— Тошан Клеман Дельбо. Я жил в приюте у братьев.

— Ну конечно! Я помню тебя! Твоя мать — крещеная индианка монтанье, а отец искал золото на берегах Перибонки! Малыш Клеман!

Эрмин с изумлением наблюдала перемену: отец Поль смягчился и улыбнулся Тошану, беря его руки в свои.

— Если бы девушка назвала тебя Клеманом, я быстрее узнал бы тебя. Твое лицо показалось мне знакомым. Живешь ли ты честно?

— Да, я лесоруб. И работы хватает. Летом я помогаю матери, которая больше года назад овдовела.

Священник перекрестился. Люди потихоньку наполняли часовню, с интересом поглядывая на увлеченную беседой троицу у пресбитериума.

— Дети мои, я думаю, вы достойны доверия. Плохо служил бы я Господу, если бы, как говорится в Евангелии, отвернулся от заблудших овечек его. Я обвенчаю вас после службы. Это будет простая церемония благословения, но я выпишу вам свидетельство.

— Спасибо от всего сердца, отче! — воскликнула девушка, преклоняя колени.

Они устроились недалеко от кропильницы, держась за руки. Скромная часовня между тем наполнялась паломниками.

— Нам повезло, что он узнал тебя, — шепнула Тошану Эрмин. — Услышав твое имя, он сразу смягчился. Сначала я думала, он никогда не согласится.

— Я тоже не был уверен, что это тот самый отец Поль, — отозвался Тошан. — Поэтому решил подождать и присмотреться к нему. В Кеногами он ведал монастырской столовой.

Служба подходила к концу. Монахи-капуцины запели гимн на латыни, тут же подхваченный верующими. И такой пылкой радостью было проникнуто это пение, что девушка, растроганная до слез, тоже запела, едва прозвучали первые ноты гимна «Ave Maria».

Будучи на вершине блаженства, Эрмин всю душу, всю бесконечную благодарность Господу вложила в свой голос, который вознесся, чистый, звенящий, к сводам маленькой часовни. Отец Поль искал глазами среди прихожан обладательницу столь исключительного и мощного голоса. Большинство прихожан обернулось и смотрело в одном направлении, поэтому священнику не составило труда найти девушку, которая показалась ему ангелом, сошедшим на землю, чтобы подарить бедным смертным частицу рая.

— Еще! — раздался детский голос, когда Эрмин умолкла.

— Да, спойте еще! — подхватил мужчина.

— Спой и для меня тоже, — попросил Тошан.

Она выбрала «Родился Сын Божий», и очень скоро ей подпевали десятки восхищенных голосов. Потом прихожане пошли к причастию. Последними к алтарю, у которого их ждал священник, подошли Эрмин с Тошаном.

— Мадемуазель, Господь даровал вам уникальный талант. Вы порадовали нас своим пением.

— Я очень рада это слышать, отче.

Эрмин смотрела на него своими блестящими от пережитого волнения голубыми глазами.

— Заботься о ней, Клеман! — добавил священник.

Они приняли гостию[63]и перекрестились. Бракосочетание совершилось по самому простому обряду. У Тошана и Эрмин даже не было колец, но, стоя на коленях лицом друг к другу, они сплели пальцы рук, произнося обеты верности и любви. Наконец они услышали долгожданные слова, прозвучавшие с волнующей душу силой:

— Объявляю вас мужем и женой!

* * *

Через четверть часа они выходили из часовни. На улице было темно.

— Я хочу помолиться в гроте, Тошан, — попросила Эрмин.

В утесе виднелся вход в небольшую пещеру. В нише, выбитой в камне, стояла статуя Девы Марии в голубом платье. Расставленные на специальном столике свечи освещали небольшой бассейн, куда стекали воды источника. В пещере они были не одни: паломники молились, перебирая четки, согбенные и молчаливые.

«Спасибо, Господи! Спасибо, Пресвятая Дева, Богоматерь Мария! — молилась про себя Эрмин. — Сделайте так, чтобы ни моя дорогая мамочка, ни Бетти не грустили сегодня вечером! Храните всех, кого я так люблю, — Армана, Симона, Эдмона и особенно Шарлотту, которой вы послали такое трудное испытание. Однажды я вернусь сюда вместе с ней, чтобы помолиться о ее выздоровлении».

Тошан терпеливо ждал. Даже будучи крещеным и считая себя католиком, он часто общался с духами леса и рек или с душами своих предков монтанье, которые, по его убеждению, воплощались в телах оленей карибу, волков или воронов.

Где-то на берегу озера залаяла собака. Тошан встрепенулся:

— Кажется, это лает Дюк. Нужно пойти и посмотреть, что случилось.

Эрмин последовала за ним. Минуту назад серьезная, поглощенная мыслями о высоком, она обретала прежнюю веселость по мере того, как они удалялись от грота и часовен. Девушка посмотрела на темно-синее, почти черное небо, в котором поблескивали первые звезды, и вдохнула ледяной вечерний воздух.

— Тошан, я твоя жена! — вскричала она, бросаясь ему на шею. — Посмотри, какая красота! Вершины сосен, месяц на небе, весь этот белый простор!

— Моя женушка! Такая красивая и такая ласковая! — шепнул он, целуя ее в шею.

Они целовались перед гостиницей, ярко освещенные окна которой были украшены серебристыми гирляндами.

— Я умираю от голода, — призналась девушка. — Сходи навестить собак, а потом мы здесь поужинаем. Я тебя приглашаю, у меня есть деньги.

— Мин, дорогая, нам будет лучше в лесу, — сказал он. — Нам не нужны деньги, чтобы быть счастливыми и отпраздновать нашу свадьбу. Я знаю, что ты, в отличие от меня, привыкла к комфорту, теплому дому и мягкой постели. Мне же это место не нравится. Здесь слишком много людей и слишком шумно.

— Хорошо, поступай как знаешь, — прошептала Эрмин, отказываясь от идеи провести вечер за накрытым столом, а ночь — в теплой и темной комнате, где можно было бы, искупавшись в теплой воде, скользнуть под одеяло, которое пощадило бы ее стыдливость.