10 декабря вечером мы выехали из Берлина и утром 11-го прибыли в Цигенберг, вблизи Бад-Наухайма. Здесь находился очень красивый старинный дворец, отреставрированный Шпеером еще в начале войны. Однако Гитлер решительно заявил, что во дворце никогда не поселится, и Шпееру было дано распоряжение построить в ближнем лесу бараки и бункеры. Мы отправились в лагерь, а во дворце и ближайших зданиях расквартировался командующий Западного фронта со своим штабом.

В течение первых двух дней нашего пребывания в Берлине Гитлер вызвал к себе около 20 генералов, в том числе командиров корпусов и дивизий, предназначенных для наступления в Арденнах. Он пытался убедить их в том, что вражеская коалиция распадется, и возлагал на это всю свою надежду. Фюрер напоминал о Фридрихе Великом, который в тяжелейший час своей войны тоже остался в полном одиночестве и все-таки выстоял. Так же, как тогда, и сейчас вражеский альянс распадется только в результате предстоящего наступления. Если каждый будет помышлять лишь об успехе, думать только о победе, она не заставит себя ждать. Такими словами Гитлер хотел должным образом настроить командующих и командиров. Он всерьез верил, что, наступая на крошечном участке последними имеющимися в его распоряжении боеспособными соединениями, сумеет достигнуть своей цели – разгрома вражеской коалиции. Я был глубоко потрясен такими мыслями и готовностью генералов осуществлять их, ибо перед лицом превосходства противника в силах ни на какой прочный успех рассчитывать было нельзя.

Наступление началось 16 декабря 1944 г. Погода стояла облачная, так что до 24 декабря ни один вражеский самолет наши войска атаковать не мог. Главный удар наносили 6-я танковая армия войск СС под командованием оберстгруппенфюрера СС Дитриха и 5-я танковая армия генерала фон Манштейна, общее руководство которыми находилось в руках фельдмаршала Моделя. Совершив прорыв, 5-я танковая армия хорошо продвигалась вперед. У врага оставалась только Бастонь. Сражавшейся севернее 6-й танковой армии войск СС пришлось преодолевать более упорное сопротивление противника, и она отстала. 24 декабря небо прояснилось и противник ввел в бой авиацию, отчего передвижение наших войск по дорогам днем стало невозможным. У некоторых частей не хватало горючего. После Рождественских дней можно было ясно осознать: ожидаемого успеха добиться не удалось. Мои опасения подтвердились в полном объеме. Наступление в конце года силами 25-30 дивизий, из них – 12 танковых, в районе Моншау – Эхтернах, следовало считать провалившимся. Соединения были очень побиты и для новых операций уже не годились.

Гитлер тоже не мог игнорировать это. Поздним вечером в один из тех дней я находился в бункере фюрера в тот момент, когда объявили воздушную тревогу. Он произвел на меня впечатление совершенно отчаявшегося человека. Ни раньше, ни потом мне его в таком состоянии видеть не приходилось. Гитлер говорил, что покончит теперь жизнь самоубийством, ибо рухнула последняя надежда на успех. Он ругал люфтваффе, поносил «изменников» из сухопутных войск и выкрикивал примерно следующее: «Я знаю, война проиграна! Превосходство врага слишком велико. Меня предали! После 20 июля случилось то, что я считал невозможным. Против меня выступили именно те круги, которые получили от национал-социализма наибольшую выгоду. Я всех их избаловал. Вот их благодарность! Лучше всего, я пущу себе пулю в лоб! У меня нет твердых людей. Такие люди – только Модель и Дитрих. Да еще Рудель. Вот кто был бы моим преемником!». Потом Гитлер взял себя в руки и продолжал: «Мы не капитулируем! Никогда! Пусть мы погибнем, но мы заберем с собой на тот свет весь мир!»

Эти слова Гитлера я не забывал никогда, а о самой беседе до сего дня не рассказывал никому. Его слова ясно показали мне тогда: с избранного им пути он не свернет и в гибель свою втянет всех и вся! Итак, путь определен, и путь этот приведет нас к безоговорочной капитуляции – той самой, на которой упорствуют победители.

29 декабря Гитлер учредил Рыцарский крест с золотыми дубовыми листьями, мечами и бриллиантами. В грамоте о награждении он установил, что это отличие может быть дано всего только 12 лицам.

30 декабря у Гитлера побывал генерал Томале. Фюрер говорил с ним не только о производстве танков и обеспечении ими сухопутных войск, но и о политических проблемах и вопросах, угнетавших его. После Томале явился Гудериан. У него имелись особые опасения. Он боялся начала русского наступления в первые же январские дни 1945 г. и хотел перебросить дивизии из Арденн на Восточный фронт. Но фюрер все еще колебался. Хотя он и дал разрешение на переброску двух дивизий в Венгрию для защиты нефтяных районов, но другие забирать не позволил.

1944 г. закончился, таким образом, ощущением безысходности. Последние надежды на успех на западной границе рейха исчезли; на Востоке вырисовывались новые тяжелые операции. Если не говорить об эпизодических успехах люфтваффе, никакого ведения воздушной войны с германской стороны заметно, больше не было ввиду превосходства союзнической авиации. Что именно думал Гитлер о дальнейшем ходе событий, никто в точности не знал. Официально он говорил только о продолжении борьбы и возлагал свои надежды на разногласия во вражеском альянсе. Поддержки таким его мыслям он не находил ни у кого. Во всяком случае, мы, в Ставке фюрера, знали, что сам по себе Гитлер не мог и не хотел сделать к необходимому решению ни единого шага. Хотя новый год и должен был принести конец войне, доживем ли мы до этого, было сомнительно.

В своем новогоднем обращении к населению и вермахту в наступающем критическом году Гитлер говорил о создавшемся положении весьма откровенно. Упомянул об интернациональных планах ликвидации Германии. Но, заявил он, немецкому народу до сих пор удавалось «оказывать успешное сопротивление планам наших врагов задушить нас». Сорвавшееся покушение на него фюрер назвал поворотным пунктом в судьбе Германии. Лично я был убежден в том, что, даже в этом бесперспективном положении, широкие круги народа все еще питали к Гитлеру доверие и просто не могли поверить, что при его главенстве Германский рейх может быть разгромлен. Такую уверенность я давно разделять не мог. Вот уже с осени 1944 г. единственный выход я видел только в смерти Гитлера. А о том, что о смерти своей он думал, свидетельствовали его различные намеки.

В первой половине дня 1 января 1945 г. в Ставке фюрера собрались главнокомандующие составных частей вермахта, чтобы высказать Гитлеру свои пожелания «успешного» нового года. Пожелания, в которые никто из поздравителей, пожалуй, сам не верил. После обычных разговоров о положении на данный день фюрер принял в кругу генералов полковника Руделя. Сказав несколько слов признательности и похвалы и отметив его самоотверженные действия, Гитлер вручил ему недавно учрежденную высшую награду за храбрость, которую охарактеризовал как «неукоснительно проявленное наивысшее геройство и беспримерные летные и боевые успехи». О чем он беседовал с Руделем после банкета, я так и не узнал.

Предпринятая 1 января 1945 г. крупная операция люфтваффе оказалась просто катастрофически неудачной. Геринг запланировал на новогодний день массированный налет почти 1000 самолетов с ударами по различным наземным целям на западной границе рейха. Подготовка и проведение операции «Каменная плита» («Боденплатте») были строго засекречены. Тем не менее наши воздушные соединения получили крепкий отпор. При возвращении они попали под сильный и точный прицельный огонь собственной зенитной артиллерии (которая из-за секретности операции не была информирована о ней) и понесли большие, уже невосполнимые потери. Это была последняя крупная операция люфтваффе.