— А письма? Ты умеешь вскрывать письма?

— Для этого есть машины.

— Это, кстати, то, чем занимается твой отец в нашей Компании.

— Я в курсе. И именно поэтому я никогда не стала бы работать у вас. Вы так малы, что почти и не существуете. Нет, я не смогла бы заниматься письмами или другой рутинной работой. Но я тебе скажу, что я могу. Знаешь, ведь идея создания этого симулякра, Эдвина М. Стэнтона, принадлежит мне.

Что–то кольнуло меня в сердце.

— Мори это даже не пришло бы в голову, — продолжала Прис. — Банди — другое дело, он гений в своей области. Но, к несчастью, это идиот, чей мозг подточен гебефренией. Стэнтона сконструировала я, а он только построил. Согласись, это несомненный успех, то, чего мы добились. И нам не понадобились для этого никакие кредиты. Простая и приятная работа, как вот эта.

Она снова вернулась к своим ножницам.

— Креативная работа.

— А что делал Мори? Шнурки у него на ботинках завязывал?

Мори был организатором. А также занимался снабжением всего предприятия.

Меня преследовало ужасное чувство, что Прис говорит правду. Можно было бы, конечно, все проверить у Мори, но к чему? Я и так знал, что эта девочка абсолютно не умеет лгать. Здесь она, скорее всего, пошла в мать. Которую я, кстати, совсем не знал. Они развелись еще до того, как мы с Мори встретились и стали партнерами. Обычное дело — неполная семья.

— А как идут твои сеансы с психоаналитиком?

— Отлично. А твои?

— Мне они не нужны.

— Вот здесь ты ошибаешься, — улыбнулась Прис. — Не стоит прятать голову в песок, Луис. Ты болен не меньше меня.

— Ты не могла бы прерваться со своим занятием? Чтоб я мог пойти и заснуть.

— Нет, — ответила она. — Я хочу сегодня закончить с этим осьминогом.

— Но если я не посплю, у меня будет спад. Я просто вырублюсь.

— И что?

— Ну пожалуйста, — попросил я.

— Еще два часа. — Прис была неумолима.

— Скажи, а все, вышедшие из клиники, такие, как ты? — поинтересовался я, — Молодое поколение, так сказать, наставленное на путь истинный. Неудивительно, что у нас эта проблема с продажей органов.

— Каких органов? — пожала плечами Прис. — Лично у меня все органы на месте.

— Наши органы электронные.

— Только не мои. У меня все из плоти и крови.

— И что из того? По мне, так лучше бы они были электронные, глядишь, тогда б ты сама отправилась в постель и предоставила такую возможность гостю.

— Ты не мой гость. Позволь напомнить: тебя пригласил мой отец. И кончай толковать о постели или я сама это сделаю. Знаешь, я ведь могу сказать отцу, что ты гнусно приставал ко мне. Это положит конец вашему «Объединению МАСА», а заодно и твоей карьере. Тогда проблема органов, неважно — натуральных или электронных, — перестанет волновать тебя. Так вот, приятель, давай вали в свою постель и радуйся, что у тебя нет более важных поводов для беспокойства. — И Прис снова возобновила свое щелканье.

Мне нечего было ответить, так что после минутного раздумья я поплелся в свою комнату.

О, боже, подумал я, Стэнтон, по сравнению с этой девчонкой, просто образец теплоты и дружелюбия!

При этом, очевидно, она не испытывает никакой враждебности по отношению ко мне. Скорее всего, Прис даже не понимает, что как–то обидела или ранила меня. Просто она хочет продолжить свою работу, вот и все. С ее точки зрения, ничего особого не произошло. А мои чувства ее не интересуют.

Если б она действительно недолюбливала меня… Хотя, о чем я говорю? Вряд ли это понятие ей доступно. Может, оно и к лучшему, подумал я, запирая дверь спальни. Симпатии, антипатии — это для нее чересчур человеческие чувства. Она видела во мне просто нежелательную помеху, нечто, отвлекающее от дела во имя пустопорожних разговоров.

В конце концов я решил: ее проблема в том, что она мало общалась с людьми вне клиники. Скорее всего, она их воспринимает сквозь призму собственного существования. Для Прис люди важны не сами по себе, а в зависимости от их воздействия на нее — позитивного или негативного…

Размышляя таким образом, я снова попытался устроиться в постели: вжался одним ухом в подушку, а другое накрыл рукой. Так шум был чуть меньше, но все равно я слышал щелканье ножниц и звук падающих обрезков — один за другим, и так до бесконечности.

Мне кажется, я понимал, чем привлек эту девочку Сэм К. Барроуз. Они — птицы одного полета, или, скорее, ящерицы одного вида. Тогда, слушая его в телевизионном шоу, и теперь, разглядывая обложку журнала, я все не мог отделаться от впечатления, что с черепа мистера Барроуза аккуратно спилили верхушку, вынули часть мозга, а вместо него поместили некий приборчик с сервоприводом, ну знаете, такую штуку с кучей реле, соленоидов и системой обратной связи, которой можно управлять на расстоянии. И вот Нечто сидит там, наверху, касается клавиш и наблюдает за судорожными движениями жертвы.

Но как все же странно, что именно эта девушка сыграла решающую роль в создании такого правдоподобного симулякра! Как будто подобным образом она пыталась компенсировать то, что не давало ей покоя на подсознательном уровне — зияющую пустоту внутри себя, в некоторой мертвой точке, которой не полагалось пустовать…

На следующее утро мы с Мори завтракали в кафе, неподалеку от офиса «МАСА». Мы сидели вдвоем в кабинке, и я завел разговор:

— Послушай, и все же, насколько твоя дочь сейчас больна? Ведь если она все еще находится под опекой чиновников из Бюро психического здоровья, то она должна…

— Заболевания, аналогичные ее, окончательно не излечиваются, — ответил Мори, потягивая апельсиновый сок. — Это на всю жизнь. Процесс идет с переменным успехом, то улучшаясь, то снова скатываясь к сложностям.

— Если бы сейчас Прис подвергли Тесту Пословиц Бенджамина, ее бы снова классифицировали как шизофреника?

— Думаю, Тест Пословиц здесь вряд ли понадобился бы, — задумчиво сказал Мори. — Скорее, они использовали бы советский тест Выгодского — Лурье, тот самый, с раскрашенными кубиками. Мне кажется, ты не понимаешь, насколько минимальны ее отклонения от нормы. Если вообще тут можно говорить о норме.

— Я в школе проходил Тест Пословиц — тогда это было непременным условием соответствия норме. Ввели его, наверное, года с 75–го, а в некоторых штатах еще раньше.

— Судя по тому, что мне говорили в Касанинской клинике при выписке, сейчас она не считается шизофреником. У нее было такое состояние примерно года три, в средней школе. Специалисты проделали определенную работу по интеграции личности Прис, и нам удалось вернуться к точке, на которой она находилась примерно в двенадцать лет. Ее нынешнее состояние не является психотическим, а следовательно, не подпадает под действие Акта Мак–Хестона. Так что девочка вольна свободно перемещаться, куда захочет.