— Триктрак — и есть настоящая игра для джентов. Кости я принесу…

Чай — холодная сочная зелень в гладкой белой чашке.

— Мне никогда не понять, — говорит Петер Фишер, — как вы можете пить эту шпинатную воду. — Он разминает и трет ноги, затекшие после двадцати минут сидения на полу. — Хорошо бы эти люди изобрели для себя настоящие стулья.

Якобу не о чем говорить с Фишером, который пришел сюда, чтобы убедить магистрата разрешить торговлю с британцами под прикрытием Голландии. Фишер отказывается признавать любую оппозицию со стороны матросов и чиновников Дэдзимы, а Якоб пока молчит о ее существовании. Оувеханд дал Якобу право говорить от его имени, а Маринус процитировал что‑то греческое. Переводчики Ионекизу и Кобаяши озабоченно переговариваются друг с другом с разных концов приемной, отдавая себе отчет в том, что Якоб может понять их разговор. Чиновники и инспекторы входят и выходят из Зала шестидесяти циновок. Якоб улавливает запахи пчелиного воска, бумаги, сандалового дерева и… — он принюхивается — …страха?

Фишер продолжает свою речь:

— Демократия — необычный способ отвлечения внимания матросов, де Зут.

— Если вы полагаете, — говорит Якоб, ставя чайную чашку на низкий столик, — что я каким‑то образом…

— Нет — нет, я восторгаюсь вашей сообразительностью: самый легкий путь управлять другими — это дать им иллюзию свободного выбора. Вы, конечно, не станете… — Фишер проверяет подкладку своей шляпы, — …огорчать наших желтокожих друзей разговорами о президентах и так далее? Широяма ожидает переговоров с заместителем директора.

— И вы решили рекомендовать предложение Пенгалигона?

— Только мерзавец и дурак сделает по — другому. Мы расходимся друг с другом в частностях, де Зут, как все приятели. Но вы, я это знаю, не мерзавец и не дурак.

— Судя по всему, — увиливает от ответа Якоб, — принятие решения возложено на вас.

— Да. — Отсутствие возражений Якоба Фишер воспринимает как согласие. — Конечно.

Двое мужчин разглядывают стены, крыши, бухту.

— Когда англичане закрепятся здесь, — говорит Фишер, — мое влияние возрастет…

«Он уже считает цыплят, — думает Якоб, — хотя еще не отложены яйца».

— …и я вспомню всех моих друзей и всех моих врагов.

Мимо проходит мажордом Томине, глазами здороваясь с Якобом.

Он поворачивает налево, покидает приемную через скромную дверь с изображением хризантемы.

— С таким носом, — делится впечатлениями Фишер, — только побираться у церкви.

Появляется суровый чиновник и что‑то говорит Ионекизу и Кобаяши.

— Вы понимаете, — спрашивает Фишер, — о чем речь, де Зут?

Незнакомых слов много, но общую идею Якоб улавливает: магистрату нездоровится. Заместитель директора Фишер будет консультироваться с высшими по рангу советниками в Зале шестидесяти циновок. Спустя некоторое время перевод Кобаяши подтверждает, что Якоб не ошибся. Фишер заявляет: «Нет возражений», и говорит Якобу: «Восточные сатрапы — руководители номинальные, не осознающие политическую реальность. Лучше говорить напрямую с кукловодами, а не с марионеткой».

Суровый чиновник добавляет, что из‑за суматохи с британским военным кораблем консультации с одним голландцем предпочтительнее, чем с двумя: старший клерк может подождать принятия решения в более тихом месте магистратуры.

Фишера это только радует.

— Логично. Старший клерк де Зут, — он хлопает голландца по плечу, — пока может вдоволь напиться шпинатной воды.

Час Быка третьего дня девятого месяца

— Добрый день, магистрат. — Де Зут становится на колени, кланяется и кивком здоровается с переводчиком Ивасе, мажордомом Томине и двумя писцами в углу.

— Добрый день, исполняющий обязанности директора, — отвечает магистрат. — Ивасе присоединится к нашему разговору.

— Мне потребуется его талант. Вы уже пошли на поправку, Ивасе-сан?

— Это была трещина, не перелом, — Ивасе похлопывает себя по боку. — Благодарю вас.

Де Зут замечает доску для игры го: партия с Эномото еще не закончена.

Магистрат спрашивает:

— Эта игра известна в Голландии?

— Нет. Переводчик Огава научил меня… — он консультируется с Ивасе, — …основам игры в мои первые недели на Дэдзиме. Мы предполагали начать играть после торгового сезона… но нежелательные события…

Курлычут голуби: мирный звук среди беспокойного дня.

Садовник прочесывает граблями белые камни у бронзового пруда.

— Очень необычно, — говорит Широяма, возвращаясь к делам, — проводить совет в этой комнате, но с присутствием в Зале шестидесяти циновок каждого советника, старейшины и геоманта Нагасаки, он становится Залом шести циновок и шестисот голосов. Думать невозможно.

— Заместителя директора Фишера такая аудитория только порадует.

Широяма отмечает про себя, что де Зут вежливо, но твердо противопоставляет себя Фишеру.

— Тогда сначала… — он кивает писцам, — …о названии корабля «Фибацу». Ни один переводчик не знает этого слова.

— «Феб» — не голландское слово, а греческое имя, ваша честь. Феб был богом Солнца. Его сына звали Фаэтон. — Де Зут помогает писцам с транскрипцией иностранных слов. — Фаэтон хвастался своим знаменитым отцом, но его друзья сказали: «Твоя мать просто заявляет, что твой отец — это бог Солнца, потому что у нее нет настоящего мужа». Фаэтон огорчился, и его отец пообещал помочь своему сыну доказать, что он — на самом деле сын небес. Фаэтон попросил: «Позволь мне прокатиться на колеснице Солнца по небу».

Де Зут замолкает, чтобы писцы успели все записать.

— Феб хотел отговорить сына: «Кони необузданные, и колесница летает слишком высоко. Попроси чего‑нибудь другого». Но нет, Фаэтон настаивал, и тогда Феб согласился: обещание — это обещание, даже в мифах. Особенно в мифах. Тогда на следующее утро, вверх- вверх — вверх — вверх поднималась колесница на востоке, управляемая юношей. Слишком поздно он начал сожалеть о своем упрямстве. Кони действительно оказались необузданными. Сначала колесница взлетела слишком высоко, слишком далеко, и все реки и водопады превратились в лед. Тогда Фаэтон повел колесницу поближе, но слишком низко, и сжег Африку, и почернела кожа эфиопов, и предал огню города древнего мира. И в конце концов, богу Зевсу, королю неба, пришлось действовать.

— Писцы, стоп.

Широяма спрашивает:

— Этот Зевс — не христианин?

— Грек, ваша честь, — отвечает Ивасе, — похожий на Аме — но — Минаку — нуши.

Магистрат взмахом руки разрешает де Зуту продолжать рассказ.