— Вы что, ждете от меня медали? — спросил Корнелл.

Женщина взяла еще одно яблоко, разделила его на четыре части и начала снимать кожуру.

С ними было очень нелегко, но ведь его намерения были далеки оттого, что они ожидали. Нельзя было упрекать их за то, что они так холодны с ним; они ведь еще не знали, что он пришел к ним как друг.

Лем сказал:

— Послушайте, я оставил своих людей в конце дорожки. И предупредил их, что вы можете запаниковать и совершить какую-нибудь глупость, если увидите, что мы целой группой подходим к дому. Но на самом деле я пришел к вам… чтобы сделать вам одно предложение.

Только теперь они с интересом взглянули на него.

Он сказал:

— Я собираюсь к весне выйти из этого дела. Почему я так поступаю… вас не касается. Скажу только, что я теперь совершенно другой человек. Я научился справляться с поражением, и теперь я его больше не боюсь. — Лем вздохнул и пожал плечами. — В любом случае собаке в клетке не место. Мне плевать на то, что они говорят и чего хотят. Я знаю, что правильно, а что нет. Я знаю, что значит жить в клетке. Я сам до недавних пор жил в клетке. Нельзя допустить, чтобы собака вернулась туда. Вот что я хочу вам предложить. Вы, мистер Корнелл, прямо сейчас уводите пса отсюда куда-нибудь в лес, оставляете его в безопасном месте, затем возвращаетесь и держите ответ. Скажите, что собака сбежала от вас пару месяцев назад, когда вы были в другом месте, и вы полагаете, что ее уже нет в живых или что она попала к другим людям, которые теперь о ней заботятся. Конечно, остается Аутсайдер, о котором вы, должно быть, знаете, но мы с вами могли бы позже что-нибудь придумать, чтобы справиться с ним, когда он появится. Я установлю за вами наблюдение, но через несколько недель сниму его, скажу, что это дохлый номер…

Корнелл встал и шагнул к Лему. Левой рукой он схватил его за рубашку и заставил встать.

— Ты опоздал на шестнадцать дней, сукин ты сын.

— Что вы хотите сказать?

— Собака мертва. Аутсайдер убил ее, а я убил Аутсайдера.

Женщина положила на стол свой нож и кусок яблока. Она закрыла лицо руками и наклонилась вперед, сгорбив плечи и тихо плача.

— Господи Иисусе, — сказал Лем.

Корнелл выпустил его. Смущенный и подавленный, Лем поправил галстук, расправил складки на рубашке. Затем взглянул на брюки — и отряхнул их.

— Господи Иисусе, — повторил он.

Корнелл охотно провел их к тому месту в лесу, где он похоронил Аутсайдера.

Люди Лема выкопали его. Чудовище было завернуто в полиэтилен, но им не надо было разворачивать его, чтобы понять, что перед ним творение рук доктора Ярбек.

Корнелл отказался назвать место, где похоронена собака.

— У него была не слишком спокойная жизнь, — угрюмо сказал Корнелл. — Но теперь, клянусь Господом Богом, он будет отдыхать с миром. Никто не положит его на анатомический стол и не разрежет. Ни за что.

— Если этого потребуют интересы национальной безопасности, вас могут заставить.

— Пусть только попробуют, — заявил Корнелл. — Если они вытащат меня на суд и попытаются заставить сказать, где я похоронил Эйнштейна, я выложу все, что знаю, газетчикам. Но, если они оставят Эйнштейна в покое, если они оставят в покое меня и мою семью, я буду держать язык за зубами. Я не собираюсь возвращаться в Санта-Барбару и жить там под именем Тревиса Корнелла. Теперь моя фамилия Хайатт, им я и останусь. Моя прошлая жизнь кончилась навсегда. Мне незачем к ней возвращаться. И если в правительстве сидят не дураки, они дадут мне жить под фамилией Хайатта и будут держаться от меня подальше.

Лем долго смотрел на него. Затем сказал:

— Да, если там не дураки, думаю, они именно так и поступят.

В этот же день, позже, когда Джим Кин готовил обед, раздался телефонный звонок. Звонил Гаррисон Дилворт, которого он никогда не видел, но с которым познакомился на прошлой неделе, выступая в роли посредника между адвокатом, Тревисом и Норой. Гаррисон говорил из телефона-автомата в Санта-Барбаре.

— Они уже были? — спросил адвокат.

— Да, днем, — ответил Джим. — Должно быть, этот Томми Эссенби хороший парень.

— Да, неплохой. Но он пришел предупредить меня не потому, что у него такое доброе сердце. Сейчас он бунтует против властей. Когда они надавили на него и заставили признаться, что той ночью я звонил из его дома, он возмутился. И с той же неукротимостью, с какой козлы расшибают свои лбы о загородки, Томми пришел прямиком ко мне.

— Они забрали Аутсайдера.

— А что с собакой?

— Тревис заявил, что не скажет им, где ее могила. Заставил их поверить, что разделается с каждым и проломит им всем головы, если они будут настаивать.

— Как Нора? — спросил Дилворт.

— Она не потеряет ребенка.

— Слава Богу. Это большое утешение.

Восемь месяцев спустя, в уик-энд Дня труда в сентябре, Джонсоны и Гейнсы собрались на барбекю в доме шерифа. Лем и Карен чаще выигрывали, чем проигрывали, что было теперь довольно необычным явлением, поскольку Лем больше не садился за стол с прежним фанатичным желанием победить.

Он ушел из УНБ в июне. С тех пор жил на доходы от тех денег, что оставил ему отец. К весне будущего года Лем собирался заняться чем-нибудь другим, открыть какое-нибудь свое небольшое дело, где он был бы сам себе хозяин и распоряжался своим временем сам.

Позже, пока их жены готовили в кухне салаты, Лем и Уолт во внутреннем дворике жарили барбекю.

— Значит, ты по-прежнему известен в УНБ как человек, проваливший это расследование о Банодайне.

— Меня навечно запомнят из-за этого дела.

— И несмотря на это, ты получаешь пенсию, — сказал Уолт.

— Ну, я все же не даром вкалывал там двадцать три года.

— Нет, это все-таки несправедливо, чтобы человек провалил расследование века и в сорок шесть лет спокойно ушел с полной пенсией.

— С тремя четвертями пенсии.

Уолт глубоко втянул ароматный дымок, поднимающийся от мяса.

— Все равно. Куда катится наша страна? В менее либеральные времена тебя по меньшей мере просто высекли бы и посадили в колодки. — Он еще раз глубоко вдохнул ароматный запах и произнес: — Повтори еще раз, как все было там, в кухне.

Лем уже сотни раз рассказывал ему об этом, но Уолт готов был слушать эту историю снова и снова.

— Ну ладно, кухня была очень чистенькая. Все сверкало. И сам Корнелл, и его жена тоже очень опрятные люди. Такие начищенные и наглаженные. И вот они говорят мне, что собака умерла две недели назад, умерла и похоронена. Корнелл сует мне под нос свой кулак, вытаскивает меня за рубашку с моего стула и сверкает глазами, как будто сейчас оторвет мне голову. Когда он меня отпускает, я поправляю галстук, расправляю рубашку… и смотрю на свои брюки, просто так, по привычке, и замечаю эти золотистые волоски. Собачью шерсть. Шерсть ретривера, голову даю на отсечение. И я думаю: разве это возможно, чтобы такие аккуратные люди, особенно теперь, когда им надо заполнить пустоту и отвлечься от своей трагедии, не нашли за две недели времени немного прибраться.