Кевин взглянул на Люджана, который сжимал сильными пальцами рукоять меча: даже этот искусный фехтовальщик не мог вытащить оружие из ножен и был вынужден беспомощно ожидать нападения.

Все еще сидя на циновке, Мара шепотом скомандовала:

— Никому не двигаться!

Сразу вслед за этим — словно звук ее голоса возымел какое-то действие — воздух задрожал от низкого гула. Голова змеи развернулась к властительнице Акомы.

Из глаз вырвались два зеленых луча — и уперлись в тело солдата, так и стоявшего на коленях около умывальной чаши перед Марой с мокрой салфеткой в руке.

Магическое видение стало клониться на один бок. Голова повернулась в сторону Мары, а хвост резко свернулся в кольцо. Голова поднялась и отклонилась назад.

Люджан кивнул Кевину, и тот медленно, бесшумно отступил назад, освободив место, чтобы военачальник мог размахнуться. Молниеносное движение запястья — и клинок, вылетев из ножен, устремился вниз, к шее невиданной твари.

И все-таки ни одно движение человека не могло застать врасплох, это порождение колдовства. Змееподобное создание поднялось во всю свою длину, а потом нанесло ослепительно быстрый удар.

Меч Люджана рассек воздух, и Мара в ужасе вскрикнула. Воин, стоявший сбоку от нее, рванулся вперед, чтобы заслонить ее своим телом, и вода из чаши разлилась по полу; светящаяся тварь промахнулась. Стреловидные клыки с легкостью прокусили доспехи воина, и остроконечная голова исчезла в его теле, словно жидкость, всасываемая в дыру. Зловещее сияние втянулось туда же.

На несколько мгновений комната погрузилась в темноту.

Потом воин закричал. Его руки сжимались и дергались в агонии, а в глазах замерцал зеленый свет. Свечение становилось все более ярким, оно лилось уже через кожу зеленым потоком, набирающим силу, и скоро стало невыносимым для глаз. Комната наполнилась ослепительным светом — для тени не осталось места. Потом тело воина начало сморщиваться и съеживаться. Белки глаз выкатились, а зубы засверкали изумрудами в деснах, которые дымились и чернели.

Хоппара и Илиандо отпрянули в безмолвном ужасе; Мара сидела, оцепенев, словно чары приковали ее к месту. Только Кевин, движимый любовью, нашел в себе волю к действию. Он шагнул вбок, перегнулся над содрогающимся вопящим комом плоти и, схватив Мару за плечи, не то перенес, не то протащил ее за пределы досягаемости агонизирующего воина, издающего пронзительные крики. А потом заслонил Мару своим телом.

Но к этому моменту и Люджан обрел привычную быстроту действий. Точный удар меча прекратил душераздирающие вопли. Из трупа повалил дым; зеленое свечение замелькало и погасло. Комнату заполнил обычный унылый полумрак; только мерцающее пламя лампы мешало воцарению полной темноты.

Не скрывая дрожи, властитель Бонтуры сотворил знамение защиты от злых сил.

— Кто-то из магов желает твоей смерти, госпожа Мара. Эта нечисть искала тебя по звуку голоса!

Кевин вытер вспотевшие руки полой рубахи, забыв, что его одежда уже давно промокла. Он покачал головой:

— Не думаю.

Возражение вызвало новый прилив досады у властителя Илиандо, но Мара, ничуть не чувствуя себя уязвленной, поднялась с пола:

— Почему?

Мидкемиец спокойно ответил:

— Если бы твоей смерти хотел кто-то из Черных Хламид, ты уже была бы мертва, и никакие наши усилия не могли бы тебя спасти. Достаточно было бы забросить сюда один из тех светящихся шаров, которые мы видели на Играх, и все было бы кончено. Но если этот кто-то хотел запугать тебя насмерть… так сказать, ради предупреждения, то, надо признать, эта гнусная кобра выполнила заказанный фокус наилучшим образом.

— Кобра? — переспросила Мара. Потом села, обхватив руками колени. — О, ты имеешь в виду релли. Может быть, ты прав.

— Тут возможно и другое объяснение, — включился в обсуждение и Хоппара. — Маги низших рангов и жрецы способны применять магию, но, в отличие от членов Ассамблеи, они могут польститься на подкуп.

— Кто?.. — Кевин старался унять дрожь в голосе. — Кто настолько богат, чтобы оплатить такие представления?

Хоппара взглянул на труп воина, убитого колдовством, на его лицо, застывшее в последней судороге боли.

— Если некто способен потратить достояние нации, чтобы нанять банду убийц из Камои, почему бы ему не расщедриться заодно на оплату услуг жрецов из знаменитого храма или на подкуп захудалого мага?

— Ты обвиняешь Минванаби? — спросил Илиандо, все еще вцепившись пальцами мясистых рук в собственные рукава.

— Возможно. Или тех умников, которые послали нам солдат в черном. — Хоппара вскочил на ноги, словно не в силах был усидеть на месте. Облаченный в доспехи, окровавленный, осунувшийся от всего пережитого, он казался точным подобием Чипино. — Мы сможем узнать это завтра, если выживем и вернемся на Совет.

Никто не сказал ни слова.

Им пришлось выдержать еще четыре штурма.

В течение ночи солдаты Акомы и ее союзников отбивали атаки черных воинов. Братство Камои больше не напоминало о себе, но солдаты в доспехах волнами накатывались на временное жилище Мары.

Последняя из этих волн заставила защитников отступить в маленькую спальню, не имевшую наружной двери. Они отбрасывали назад врагов, предпринимавших очередной набег от главной двери, и других, которые наседали со стороны проломленного окна. Кевин не покидал занятой им позиции — впереди Мары; он сражался как одержимый. К началу третьей атаки уже почти не осталось воинов, не получивших ранений. Самые заядлые поборники цуранских традиций слишком устали, чтобы обращать внимание на этого рыжего горластого варвара, который не выпускал из рук ни меча, ни щита даже в минуты передышки, между очередными атаками. Его клинок работал в бою не менее успешно, чем клинки лучших воинов Акомы, и пусть боги решают судьбу раба, который отказывается знать свое место. Ночь была на исходе, солдаты гибли, и нельзя было отвергать ни одной руки, еще способной держать оружие.

После четвертой атаки Кевин едва мог двигаться. Руки болели от усталости; колени дрожали, и унять эту дрожь было невозможно. Когда последний черный воин рухнул на пол, сраженный его мечом, ноги Кевина подогнулись, и он сам свалился рядом: нервное возбуждение, которое удерживало его на ногах в течение всей ночи, разом иссякло.

Мара принесла ему чашку с водой, и он рассмеялся: его позабавила перемена их ролей. Он жадно приник к чашке, а она тем временем отошла, чтобы помочь тем, кто еще был способен пить. Кевин осмотрелся. Пол, подушки, стены, каждая щель в комнате — все было залито красным, и исковерканные тела, застывшие в самых нелепых позах, громоздились повсюду. Комната, некогда бывшая уютной и приятной на вид, теперь выглядела как склеп в бредовом ночном кошмаре. Из тридцати солдат Акомы и двух десятков гвардейцев Ксакатекаса и Бонтуры, прошлой ночью объединивших свои силы, на ногах держались десять бойцов Акомы, пятеро — Ксакатекаса и трое — Бонтуры. Остальные — убитые или тяжело раненные — лежали среди множества трупов, одетых в черное, и ни у кого уже не осталось сил, чтобы выбросить эти трупы.