Упадок дисциплины ощущался даже внутри бункера. Шпеер вспоминал: «Гитлер, очевидно, заметил, что дисциплина в его окружении ослабла. Раньше, когда он входил в комнату, все вставали с мест и не садились, пока он не садился. Теперь люди продолжали сидеть, слуги принимали заказы от гостей, коллеги пили настолько много, что засыпали, сидя в креслах, а другие продолжали громко и несдержанно разговаривать. Возможно, он умышленно игнорировал происшедшие перемены».

Падала и вера рядовых немцев в Гитлера. Хотя немало людей в Германии всё ещё считали, что Гитлер в последний момент предпримет какой-то спасительный ход, Геббельс признавал, что фюрер стал одной из фигур для постоянных нападок в частных письмах немцев. Геббельс считал, что Гитлер сможет вернуть немцам веру в него, если он выступит перед ними. Однако искусный оратор XX века молчал. Зная из своего профессионального опыта, что он сможет легко говорить, лишь откликаясь на господствующие в обществе идеи и с пафосом изрекая то, что скрыто в сознании слушателей, Гитлер не мог повторить эти мысли. Он знал, что немцы хотят мира любой ценой, а с такими призывами он не желал выступать.

Кажется, что способность Гитлера произносить эмоционально взвинченные речи иссякла. Вместе с тем истощились и его физические возможности. Достигнув немалых успехов в подчинении своей воле разгоряченных аудиторий, Гитлер привык к общению с людьми, в ходе которого он нередко доводил себя до крайнего эмоционального возбуждения, порой сбиваясь на истерику. Однако такой стиль общения стоил ему немалых эмоциональных и физических затрат и не мог не оказывать разрушительного воздействия на его организм. Сообщения об отступлении немецко-фашистских войск, бомбардировках немецких городов и невыполнении его приказов доводили Гитлера до эмоциональных истеричных взрывов. Не случайно во время перепалок с Гудерианом, когда Гитлер был вне себя от ярости, генерала выводили из комнаты, так как пугались, что у Гитлера будет сердечный приступ.

Но даже когда он внешне выглядел спокойным, он страдал от стрессов. Решения, которые давались ему нелегко и вызывали в нем неуверенность, сопровождались головными болями и коликами в желудке. Чтобы снять стресс он принимал всевозможные тонизирующие и стимулирующие снадобья, приготовленные лекарем Теодором Моррелем.

Вместе с крушением его авантюристических планов разрушалось здоровье Гитлера. Хотя он постоянно твердил о своей непреклонной воле, его плоть протестовала против его нежелания считаться с реальностью. Каждый из тех, кто посещал Гитлера в его ставке во время войны, поражался тому, как он быстро деградировал в физическом отношении. А ведь Гитлер прилагал немало усилий, чтобы сохранять свое здоровье. Он убеждал себя и других в том, что его жизнь абсолютно необходима Германии. Для обеспечения своей безопасности он требовал оборудования подземных бункеров. Он воздерживался от привычек, вредных для здоровья. Он не курил и не употреблял алкогольные напитки. Он строго соблюдал здоровую вегетарианскую диету. Он находился под постоянным наблюдением врачей во главе с доктором Карлом Брандтом. Он не раз уходил в отпуска. Вечерами он отдыхал от дел, подолгу просматривая кинофильмы и погружаясь в легковесную болтовню.

Разумеется, война стала тяжелым испытанием для всех руководителей воюющих держав. Однако с этим испытанием не справился лишь Ф. Д. Рузвельт, который был частично парализован еще задолго до начала войны. Гитлер не только не страдал от каких-либо тяжелых заболеваний, но и был моложе других мировых руководителей.

Однако тот, кто в начале войны был бодрым 50-летним человеком, превратился к ее концу за шесть лет в развалину. Вот как его описал ротмистр Герхард Больдт, который впервые увидел Гитлера в бункере в начале февраля 1945 года: «Сильно согнувшись и шаркая ногами, он медленно идет мне навстречу. Он протягивает мне руку и смотрит необычайным, пронизывающим взглядом. Его рукопожатие вяло и слабо, в нем не чувствуется сила. У него слегка трясется голова. Это стало заметнее, когда у меня было больше возможностей наблюдать за ним. Левая рука его висит как плеть, она сильно дрожит. Глаза его сверкают неподдающимся описанию огнем, взгляд почти страшен, неестественен. Лицо и мешки под глазами свидетельствуют о полном изнеможении. Он движется как старик. Это не тот излучающий энергию Гитлер, каким его знал германский народ в прежние годы и каким его всё ещё изображает Геббельс в своей пропаганде. Медленно волоча ноги, он в сопровождении Бормана подходит к письменному столу и садится перед картами генштаба…» 55-летний человек казался дряхлым стариком.

Быстрый физический упадок Гитлера отражал процесс его саморазрушения как личности, который вел его к фатальному концу. Казалось, подсознание уже обрекло его на скорую гибель еще до того, как он выстрелил себе в голову. Собственное самоуничтожение он проецировал и на руководимую им страну, народ которой так фанатично полюбил его и так высоко вознес. Затягивая войну и одновременно отдавая приказы об уничтожении германского хозяйства, Гитлер сознательно обрекал Германию на гибель.

Однако азартный игрок не оставлял надежды отыграться, хотя бы в отдаленном будущем. Обращаясь к примерам из истории, Гитлер не только пытался черпать в них надежду на неожиданный поворот судьбы, но и старался увидеть себя и Германию с точки зрения далекой исторической перспективы. Осознавая, что под его руководством Германия потерпела беспримерное крушение, Гитлер собирался взять реванш на страницах истории.

Поэтому его задачей стало сочинение соответствующей исторической версии в назидание потомству. Этой цели служило «Политическое завещание» Гитлера. Как и в «Майн кампф» он связывал свою личную жизнь с судьбой Германии, а потому начинал завещание с рассказа о том, как он пошел служить добровольцем в ряды кайзеровской армии в 1914 году. Гитлер постарался заверить германский народ в своей беспредельной любви к нему. Это чувство, уверял Гитлер, заставило его, «принимать наиболее трудные решения, которые когда-либо выпадали на долю смертного». Вместе с тем он говорил, что принес немалые жертвы ради служения Германии: «В течение трех десятилетий я истощил мое время, мои творческие силы и мое здоровье».

Главным для Гитлера было стремление оправдаться за грандиозное поражение и скрыть свою ответственность за военную авантюру. Он провозглашал: «Неправда, что я или кто-то другой в Германии хотел войны в 1939 году… Я сделал слишком много предложений по ограничению и контролю над вооружением – они не могут быть проигнорированы последующими поколениями, – чтобы на меня возлагали ответственность за возникновение этой войны… Всего за три дня до начала германо-польской войны я предлагал английскому послу в Берлине решение германо-польской проблемы, – решение, аналогичное тому, что было применено к Саарской области. Невозможно предать забвению это предложение… Я никогда не хотел, чтобы после ужасной Первой мировой войны последовала Вторая против Англии с Америкой».

Гитлер возлагал вину за развязывание Второй мировой войны на правящие круги Англии, которые, по его словам, «хотели войны». Особенно много обвинений в развязывании войны было брошено в адрес «международного еврейства». Утверждение, что Третий рейх был разбит действиями тайных сил, которые были издавна демонизированы и мистифицированы в общественном сознании многих немцев, позволяло Гитлеру уйти от объяснений, почему Германия ввязалась в войну, которую она не могла не проиграть, и скрыть авантюризм своей политики. Упоминая о «финансовых заговорщиках», для которых народы Европы являлись лишь «предметом купли и продажи» и объектом «биржевых акций», Гитлер сводил их лишь к лицам одной национальности. Одновременно Гитлер идентифицировал «международное еврейство» и влиятельных мировых финансистов. Таким образом, Гитлер мог оправдать поголовное уничтожение всех евреев на территории Германии и оккупированных земель. Это позволяло Гитлеру подтвердить правильность тех принципов, на которых строился Третий рейх и на которых должна была возродиться нацистская Германия.