грузоперевозок.

— Один комплект документов не был уничтожен. Они все еще у меня. Ваш отец был доверчивым человеком.

— По этому счету заплатили уже дважды, Судья! — Глаза Кей могли иногда приобретать синевато-серый цвет грозовых туч. Они приобрели его сейчас.

Судья откинулся на спинку стула и сложил перед собой кончики пальцев.

— Это вопрос, рассмотрением которого может заняться суд. Суд по рассмотрению дел о наследстве, кстати.

Он мог лишить ее работы. Может быть он мог лишить ее денег, а вместе с ними Бобби карьеры. Альтернативой… да, она могла ждать этого сейчас.

Она оказалась абсолютно права.

— С тех пор как умерла моя дорогая супруга — (Она помнила его дорогую супругу. Жестокое пустоголовую существо, у которой мозгов хватало только для того, чтобы потакать его эго до того, как он стал судьей, ничего большего), — я очень одинокий человек Мисс Хэллоувелл. Я никогда не встречал никого похожего на вас. У вас есть красота и вы умеете быть умной. Вы можете далеко пойти. Я бы хотел лучше с вами познакомиться, жеманно улыбнулся он.

«Через мой труп».

— Да, — сказала она глупо, оцепенев от отвращения и страха.

Он подчеркнул это.

— Такая милая девушка, как вы, с такой хорошей работой, с таким лакомым кусочком, который вы получите, если ничего не случится. — Он нагнулся вперед. — Я собираюсь отныне называть вас Кей. Я уверен, что мы понимаем друг друга.

— Нет!

Она сказала это, потому что она поняла, а не потому что не поняла.

Он предпочел истолковать это по-своему.

— Ну тогда я с удовольствием объясню подробнее, — хихикнул он. Скажем сегодня вечером. Довольно поздно вечером. Человек в моем положении не может… э… позволять себе легкие фантазии там, где ярким свет.

Кей ничего не сказала.

— Есть одно маленькое местечко, — хихикнул судья, — которое называется Клуб Немо, на Оук Стрит. Знаете его?

— Мне кажется, что я — замечала его, — сказала она с трудом.

— В час, — сказал он бодро. Он встал и склонился над ней. От него пахло прокисшей водой после бритья.

— Я не люблю не спать допоздна без причины. Я уверен, что вы будете там.

Ее мысли прыгали. Она была в бешенстве и она была испугана, этих двух эмоций она избегала годами. Ей хотелось сделать несколько вещей. Во-первых ей хотелось закричать, и избавиться от своего завтрака там же и теперь же. Ей хотелось сказать ему о нем пару слов. Ей хотелось ворваться в офис Мистера Хартфорда и узнать входит ли то-то и то-то в ее обязанности стенографистки.

Но был Бобби, и он был очень близок к карьере. Она знала как это, быть вынужденными бросить все на финишной прямой. И бедный, беспокойный, взволнованный мистер Хартфорд; он не хотел сделать ничего плохого, но он не будут знать, как справиться с такой ситуацией. И еще одна вещь, вещь, о которой судья очевидно не подозревал — ее проверенная способность приземляться на лапы.

Поэтому вместо того, чтобы сделать все те вещи, которые ей хотелось сделать, она застенчиво улыбнулась и сказала:

— Посмотрим.

— Посмотрим друг на друга, — поправил он. — Мы будем часто видеться друг с другом.

Она снова почувствовала этот влажный взгляд у себя на затылке пока он уходил, почувствовала его у себя под руками.

У него на столе зажглась лампочка.

— Мистер Хартфорд примет вас сейчас, Судья Блуэтт, — сказала она.

Он ущипнул ее за щеку.

— Ты можешь называть меня Арманд, — прошептал он. — Когда мы одни, конечно.

Он был там, когда она пришла. Она опоздала — всего на несколько минут, но они дорого стоили. Они были минутами добавленными к часам кипящей ненависти, отвращения и страха, через которые она прошла после жеманного ухода судьи из офиса Хартфорда в то утро.

Она стояла минуту у самого входа в клуб. Он был спокойным приглушенный свет, спокойные цвета, тихая музыка, которую играл оркестр из трех исполнителей. Посетителей было очень мало и только один, которого она знала. Она заметила седые волосы в углу, противоположном углу с эстрадой для оркестра за находившемся в тени столиком. Она пошла туда больше потому, что она знала, что он выберет такое место, чем потому что она узнала его.

Он встал и отодвинул ей стул.

— Я знал, что вы придете.

«А как бы я могла этого избежать, ты жаба?»

— Конечно я пришла, — сказала она. — Мне жаль, что вам пришлось подождать.

— Я рад, что вам жаль. Мне пришлось бы заставить вас пожалеть, если бы это было не так. — Он засмеялся, когда говорил это, и этот смех только подчеркнул удовольствие, которое он чувствовал при этой мысли. Он провел тыльной стороной ладони по ее предплечью, оставив новое пятно гусиной кожи. — Кей. Красивая маленькая Кей, — простонал он. — Я должен сказать тебе кое-что. Мне действительно пришлось оказать давление на тебя сегодня утром.

«Не может быть!»

— Да? — спросила она.

— Вы должны были понять это. Ну, я хочу, чтобы вы знали прямо сейчас, что я ничего этого не имел ввиду — кроме того, что я так одинок. Люди не понимают, что я не только судья, я еще и мужчина.

«В таком случае я одна из этих людей».

Она улыбнулась ему. Это был очень сложный процесс. Он включил тот факт, что во время этой убедительной, полной жалости к себе речи его голос стал подвывать, а черты его лица вытянулись вниз и стали похожи на морду спаниеля. Она прикрыла глаза, чтобы избавиться от этого образа и получила такую удивительную копию скорбной собачьей головы над его воротником, что ей вспомнилась когда-то услышанная фраза:

— Он такой потому, что в детстве его постоянно беспокоил лай матери.

Отсюда улыбка. Он неправильно истолковал ее и взгляд, который ее сопровождал и снова погладил ее руки. Ее улыбка исчезла, хотя она все еще показывала зубы.

— Я вот что хочу сказать, — ворковал он, — я просто хочу, чтобы вы любили меня ради меня самого. Мне жаль, что мне пришлось применить какое-то давление. Просто я не хотел проиграть. И потом все приемы дозволены… ну вы знаете.

— …в любви и в бою, — сказала она послушно.

И это означало войну. Люби меня ради меня самого, а иначе…

— Я не стану просить от вас многого, — произнес он своими мокрыми губами. — Просто каждый человек хочет, чтобы о нем заботились.

Она закрыла глаза, так чтобы он не мог увидеть, что она подняла их к небу. Он не станет просить многого. Просто доносить и прятаться, чтобы защитить его «положение» в городе. Просто это