Анелевич видел, что поляк ему не поверил. Он снял с пояса флягу с водкой, хорошенько к ней приложился и протянул Анелевичу. Тот сделал маленький глоток, водка помогала дожить до конца дня.

— Ну, и из-за чего тебе пришлось бежать из Варшавы в наш маленький городок? — спросил через некоторое время поляк.

— Последнего человека, задавшего мне этот вопрос, я пристрелил, — ответил Анелевич спокойно.

Крестьянин удивленно на него вытаращился, а потом громко расхохотался.

— А ты веселый паренек, как я погляжу. Придется нам за тобой приглядывать, верно? — Потом он поморщился и заявил: — А ты знаешь, кое-кто из девиц уже не сводит с тебя глаз.

Анелевич пробормотал нечто маловразумительное. Он знал. И не имел ни малейшего представления, что ему делать. Когда он возглавлял еврейское сопротивление, времени на женщин у него не оставалось, кроме того, ему приходилось думать о собственной безопасности, а подруга — это всегда опасно. Сейчас он находился в ссылке. Опыт работы в подполье подсказывал, что и здесь следует держать себя в руках. Но Анелевич не был монахом, да и молодая кровь играла.

— Когда идешь ночью облегчиться, главное не смотреть под телеги или в сторону сеновала, — ухмыльнувшись, сообщил поляк, — а то, не дай Бог, увидишь что-нибудь не подобающее.

— Правда? — удивился Анелевич, хотя знал, что это чистая правда. Поляки не только отличались менее строгой моралью, чем евреи, они еще использовали водку в качестве оправдания своему недостойному поведению. — Не понимаю, неужели после целого дня в поле можно заниматься еще чем-нибудь? Я мечтаю только об одном — добраться до своей постели.

— Думаешь, мы сейчас много работаем? Подожди, вот начнем собирать урожай… — заявил поляк, и Анелевич застонал. Крестьянин рассмеялся, а потом сказал уже более серьезным тоном: — Старики, те, что остались в живых, они нас презирают за то, что мы обходимся без тракторов и всякой там техники, с которой, конечно, было бы легче. Но ее нет, и потому мы рады любой паре рук. Если мы не хотим голодать зимой, сейчас нужно работать. — Он наклонился, вырвал сорняк и двинулся дальше вдоль грядки.

Наверное, его не волновало, что творится в двух километрах от Лешно, но ему удалось понять суть главной проблемы. Поскольку сельскохозяйственная техника в большинстве своем вышла из строя, а та, что работала, нуждалась в топливе, достать которое не представлялось возможным, люди думали только об одном — нужно сделать все, чтобы просто остаться в живых. А, значит, у них не оставалось времени на то, чтобы сражаться с ящерами.

«Наверное, ящеры именно на это и рассчитывают», — подумал Анелевич.

А может быть, и нет. Судя по высказываниям Золраага, инопланетяне вообще не предполагали, что у людей есть машины. А представить себе, что они научатся обходиться без них, ящеры, разумеется не могли. Но если ящеры превратят все население Земли в простых крестьян, заботящихся лишь о куске хлеба, смогут ли люди когда-нибудь их победить? Анелевич потряс головой, совсем как лошадь, которой надоели жужжащие целый день мухи. Он не знал, какое будущее ждет Землю.

На какое-то время он погрузился в монотонную тяжелую работу и бездумную пустоту. Когда он в очередной раз поднял голову от грядки, оказалось, что солнце уже опускается за горизонт, утопая в тумане, клубящемся над влажной, остывающей после жаркого дня землей.

— И куда только подевалось время? — удивленно спросил он скорее самого себя, чем кого-то еще.

Поляк, который по-прежнему трудился неподалеку, весело рассмеялся.

— Убежало от тебя времечко, верно? Такое иногда случается. Начинаешь думать, на что же, черт подери, ушел целый день, а потом посмотришь назад и сразу все поймешь.

Мордехай оглянулся и увидел, что действительно много сделал за день. Но он родился в городе и получил хорошее образование. Да, крестьянская работа очень важна и даже необходима, но он боялся, что она сведет его с ума своим однообразием и скукой. Анелевич не знал радоваться, или горевать из-за того, что этого еще не произошло. Пожалуй, надо бы радоваться, но, с другой стороны, если человек, вроде него, в состоянии опуститься до уровня простого крестьянина, который может думать только о поле и урожае, что же тогда говорить о человечестве в целом? Если ящеры станут навязывать людям ярмо рабства, смирятся ли жители Земли с таким положением вещей?

Он снова потряс головой. Если уж думать, так о чем-нибудь приятном. Туман рассеялся, солнце село, и теперь Анелевич мог спокойно смотреть на кроваво-красный диск.

— Ладно, хватит, — заявил поляк. — Все равно больше ничего сегодня сделать не удастся. Пора возвращаться в город.

— Лично я не возражаю.

Спина Анелевича отчаянно запротестовала, когда он попытался выпрямиться. Если у поляка что-то болело, он этого не показал. Впрочем, он проработал на земле всю жизнь, а не пару недель, как Анелевич.

Лешно, только назывался городом, а на самом деле был чуть больше деревни. Там все друг друга знали, и Мордехай явно привлекал к себе внимание. Тем не менее, встречные поляки и евреи, завидев его на улице, дружелюбно с ним здоровались и улыбались. У него, вообще, сложилось впечатление, что обе группы сосуществовали здесь достаточно мирно, по крайней мере, лучше, чем в большинстве других городов Польши.

Может быть, к нему так хорошо относились, потому что он жил в доме Ассишкиных. Джуда Ассишкин вот уже тридцать лет лечил местных евреев и поляков, а его жена, Сара, акушерка, помогла появиться на свет половине населения городка. Если за тебя поручились Ассишкины, значит, ты безупречен — так считали в Лешно.

Евреи селились здесь, главным образом, в юго-восточной части. Как и пристало человеку, работающему с обеими группами населения, доктор Ассишкин жил на границе еврейского квартала. А по соседству стоял дом поляка по имени Роман Клопотовский. Вот и сейчас, завидев Анелевича, Роман приветственно помахал ему рукой. А вместе с ним и его дочь, Зофья.

Мордехай помахал им в ответ, и лицо Зофьи засветилось радостью. Симпатичная светловолосая девушка — нет, женщина, пожалуй, ей уже больше двадцати.

«Интересно, почему она еще не замужем?» — подумал Анелевич.

Зофья явно имела на него вполне определенные виды.

Мордехай не знал, что ему делать (точнее, он прекрасно знал, что хочет сделать, но сомневался, что это будет правильно). Впрочем, сейчас он просто поднялся по ступенькам на крыльцо, тщательно вытер ноги и вошел в дом доктора Ассишкина.

— Добрый вечер, дорогой гость, — сказал Ассишкин и кивнул, получилось очень похоже на поклон.

Широкоплечий человек лет шестидесяти с кучерявой седой бородой, умными черными глазами, прячущимися за очками в тонкой металлической оправе, и немного старомодными манерами, словно олицетворял собой ушедшие дни Российской Империи.

— Добрый вечер, — ответил Мордехай и тоже поклонился.

Он взрослел в беспокойное, смутное время и потому не обладал безупречными манерами доктора. Анелевич наверняка отнесся бы к ним с высокомерным презрением, если бы не видел, что Ассишкин ведет себя совершенно искренне без малейшего намека на аффектацию.