бы даже и могли это сделать — всё же это не годится. Горожанам не сравняться с опытными солдатами, буду ли командовать я или дон Альвар. В этом случае дон Педро не захочет, да и не в состоянии будет помочь вам, что бы он вам ни обещал. Город будет разгромлен, ваш отец погибнет, а вы окажетесь в объятиях дона Педро или на дыбе, а может быть, и там, и там.

— Пожалуйста, не запугивайте меня, — холодно возразила она. — Я сумею постоять за себя лучше, чем это было до сих пор.

Я постарался овладеть собой и сказал:

— Обещаю вам самым торжественным образом, что сегодня же ночью освобожу вашего отца и выведу его и вас из Гертруденберга без всякого вреда для вас. Обещаю вам, что через два дня вы будете совершенно свободны от всяких уз, которые нас с вами связывают. Но — пожалейте хоть самое себя — не создавайте напрасно новых осложнений в моей и без того уже трудной задаче. Изабелла, дорогая моя, неужели ты не можешь поверить мне! — спросил я, упав перед ней на колени.

Она взглянула на меня, как на грязную собаку, и брезгливо подобрала свои юбки.

— Дон Хаим, — промолвила она тоном, отнимавшим всякую надежду, — ваши обещания обыкновенно бывают лживы. Мне говорили, что их нужно понимать в двух смыслах. Вспомните обещание, данное вами графине де Ларивардер!

Пока она говорила, я медленно поднимался с колен. При последних словах я, как ужаленный, отскочил от неё в сторону.

— Наконец-то я поразила вас как следует.

— Да, вы поразили меня, но не тем, чем предполагаете. В этом указанном вами случае я действительно виноват, хотя, слава Богу, не настолько, как вы думаете. Дон Педро — ловкий человек, и я не могу не признать его талантов.

— Дон Педро даже не знает об этом. Об этом рассказывал как-то вечером один из офицеров Лемы, больше в похвалу вашей хитрости, чем в осуждение вас. Он не сообразил, что я могла слышать его слова. Когда дон Педро заметил меня, он сделал ему знак, но было уже поздно. Так как я не знаю, что у вас на уме на этот раз, то предпочитаю просто не верить вам.

Начинало уже смеркаться.

— Всё равно, — произнёс я сквозь зубы. — Если вы не хотите сделать этого добровольно, то я обойдусь и без вашего согласия.

И прежде чем она успела сообразить, я схватил её в свои объятия и отнёс в её комнату. Она, конечно, сопротивлялась, но я обладал большой силой и сопротивление было бесполезно.

— Переоденьтесь здесь и укладывайте свои вещи, — сказал я, посадив её в кресло. — Если вы не будете готовы, когда я вернусь, то я возьму вас с собой в том виде, в каком застану.

— Выйдя из комнаты, я запер за собой дверь и ключ положил в карман. Это была одна из отдалённых комнат и имела один выход. В замочную скважину я всунул кинжал, так что она никак не могла отпереть дверь, если бы даже у неё оказался другой ключ.

Придя в свой кабинет, я остановился и задумался, припоминая её слова, взгляды, жесты. Какое-то странное чувство слабости, странное желание покоя, которого я раньше не испытывал, охватило меня. Но не пришло ещё время для покоя. Я медленно подошёл к буфету в столовой, налил стакан вина и выпил его залпом. Этот старый херес был последней хорошей вещью, которая у меня ещё оставалась. Потом я глубоко вздохнул. Дон Педро де Тарсилла, берегись! Тигр вырвался на свободу, и на этот раз он церемониться не будет!

Я позвал Диего и быстро, но тщательно вооружился. На моём окне горели две свечи — сигнал, означавший, что барону фон Виллингеру с его людьми пора садиться на коней.

Помогая мне одеваться, Диего бормотал своим монотонным голосом, который производил такое впечатление, как будто он дремал:

— Вам не следовало, сеньор, оставлять в живых отца Балестера. Только мёртвые не говорят. Я ужасно раскаиваюсь, что рассказал вам его историю. Не расскажи я этого, вы, вероятно, живо разделались бы с ним.

Я взглянул на него с удивлением. Я ни разу не говорил с ним о том, что мне угрожает. Но слуги часто знают гораздо больше, чем думают их господа.

— Может быть, ты и прав, Диего. А, впрочем, не знаю. Они хотят извести еретиков и забрать их золото. А я позволил им ускользнуть. Этого они никогда не простят.

— Это верно, сеньор. Им нужны кровь и золото. Но поистине их дни сочтены, и сметены они будут с лица земли. Так сказал Господь.

Его голос звучал торжественно, а глаза блестели и расширились, как будто он хотел проникнуть взором в тёмное будущее. Мне не раз приходило в голову, что и сам он, по всей вероятности, еретик. Тем лучше.

В дверь постучали. Вошёл дон Рюнц в полном вооружении. Увидев меня в латах, он вскричал:

— Стало быть, вы все знаете, дон Хаим?

— Да, я знаю. Но скажите мне, дон Рюнц. Может быть, кое-что мне и неизвестно.

— Ван дер Веерена бросили в тюрьму сегодня днём. Вашим офицерам был показан приказ герцога — повиноваться не вам, а дону Альвару де Леме. Я не видел этого приказа сам, мне его не показывали, потому что знают, что я с вами в дружеских отношениях. Но, судя по тому, что мне пришлось слышать, уверен, что он действительно существует. Я должен ещё прибавить, что Гертруденберг охраняется почти всем отрядом дона Альвара.

— Благодарю вас, дон Рюнц. Я рад, что вы принесли мне эти вести. Это сбережёт мне время, которое так быстро летит. Что касается остального, то у меня всё готово. Через час или два всё будет кончено.

— Вы всё приготовили и не пригласили меня, дон Хаим! Я пришёл сюда предложить вам свою жизнь, но вижу, что вам это не нужно.

Я схватил его руку:

— Благодарю вас, дон Рюнц. Но вы правы: ваша жизнь мне не нужна. Я не возьму вас туда, куда иду сам.

— Пусть вы идёте хоть на смерть, всё равно, я хочу разделить её с вами.

— Нет, дон Рюнц. Перед вами всё будущее. А я… изменник! Пусть позор и опасность измены падут на одного меня. Слушайте!

И, наклонившись к его уху, я быстро прошептал несколько