Рыбак, на этот раз всем своим видом выражавший молчаливое согласие, всё же не выдержал.

– Я пшика ждать не стану. Я сам им плюшевый гробик смастачу.

Мы вернулись к своим машинам и, вслед товарищам, принялись выгружать вещи и возводить кочевые убежища.

– Умонепостижим в принципе… – возясь с тентом, задумчиво бормотал себе под нос Князь. – Сухофрукт в компоте… А чья будет глотка?.. Чей желудочный сок, не ведающий, что творит?..

Нестор с Одихмантием тем временем уже приволокли из чахлого прибрежного лесочка несколько сухих сучьев, и теперь Одихмантий рубил их топором на части, а Нестор над пучком сухой прошлогодней травы и мелко наломанными веточками, бдительно оберегая завязанную на спине морским рифовым узлом бороду, колдовал со спичками. Между делом он поглядывал на брошенный у палатки рюкзак – приключилось событие, и теперь руки Нестора чесались поместить его, как цветок в гербарий, в Большую тетрадь. Мать-Ольха смотрела на работников очага с уважением.

Конечно, у нас была припасена на случай газовая горелка, но живой костёр она ни в коем случае не отменяла.

Поставив палатку, Рыбак извлёк из машины поплавочную удочку и коробочку с припасёнными загодя опарышами – сдержаться, не искупать снасть, не испытать рыбацкую удачу на новой воде было выше его сил.

– Что, – опустив топор, поинтересовался Одихмантий, – пошёл вредить земному шару?

– Зря зеленцов отпустили, – угрюмо ответствовал Рыбак. – Надо им было послушание определить. Червей бы, что ли, накопали…

Как ни странно, к ужину мы получили чудесную уху из десятка окуней, трёх плотвиц, язя и подлещика.

* * *

Утром, минуя Рузу, Дорохово и Балабаново, мы пробирались на трассу «Дон», так как провидческие сеансы Брахмана, которые тот постоянно возобновлял, корректируя маршрут, чертили путь по жирным чернозёмам от Воронежа на Саратов и Оренбург. Впереди шла машина Князя, в которой помимо хозяина разместились Мать-Ольха, Брахман и я. Одихмантий и Нестор ехали следом в трёхдверке Рыбака. Хмурый Князь (определённо его раздражала реклама банка на капоте своей могучей железяки), презиравший вечно каркающий под руку навигатор, посадил меня на штурманское место, поскольку я хорошо читал карту. Через полчаса пути зарядил мелкий дождик, Брахман и Мать-Ольха на прохладной коже заднего сиденья принялись клевать носом (с непривычки в первую ночь в палатке выспаться не получилось), а я вдохнул жизнь в планшет и углубился в очередную иллюстрированную выборку из несторовской Истории.

19 января

В конференц-зале «Либерия» Брахман от лица белой стаи оглашает Открытое письмо Главному духу Франции:

«Господин Французский дух!

Характер вопроса, по поводу которого мы обращаемся к Вам, наверное – и увы, – мало кто сочтёт злободневным, но в горизонте исторического времени мы ясно осознаём его безотлагательность. Как и у Вас, у нас не так много времени на пустяки. Нас волнует вещь принципиальная, проблема общего свойства, затрагивающая судьбы Европы и мира, – проблема, решению которой можете способствовать именно Вы.

Речь идёт о восстановлении Бастилии».

Далее в письме разъясняется, что при разрушении этой крепости – твердыни монархии, цитадели традиции и символа старого порядка – пострадал не только старый порядок, но и порядок как таковой: нарушилось тонкое отношение между логосом и хаосом, вкривь пошло золотое сечение, обеспечивающее устойчивость человеческой вселенной. Через образовавшуюся брешь в мир вошла как воля к обновлению, так и силы упадка, усталости, деструкции – безответственность, пошлость, малодушие и производная от него жестокость: «Исторические примеры, господин Французский дух, известны Вам так же хорошо, как и нам». В настоящее время воля к обновлению выдохлась, исчерпав свой источник, а сопутствующие ей эманации хаоса, напротив, точно горлом кровь, изливаются с неослабевающей силой. Поэтому сегодня восстановление Бастилии, как это ни парадоксально, могло бы стать не менее, а гораздо более революционным актом, чем некогда её разрушение. Это будет символический жест. Восстановленная Бастилия станет первой золотой скрепой настоящей общеевропейской воли – воли к обузданию анархии и дикой пляски безответственности, воли к созиданию своего, а не чужого будущего. «Сукно камзола европейской цивилизации истёрлось и расползлось, стремления её парализованы вирусом политкорректности. Время уходит, и сегодня, возможно, без этой золотой скрепы Европа уже не выдержит испытания на прочность – страшнейшего и, быть может, последнего в её истории».

Князь, в качестве реплики, добавляет, что не стоит упускать из виду ещё один аспект проблемы. Природа темницы, помимо очевидного, имеет и второй полюс: являясь застенком для физического тела, одновременно она – молельня для духа, ибо нигде дух человека с таким горением и силой не возносит хвалу свободе, как в тюрьме.

Нестор высказывает особое мнение, оговаривая то обстоятельство, что своим Открытым письмом белая стая вовсе не намерена вторгаться в вопросы текущей политики суверенного государства.

Гусляр исполняет духоподъёмные песни.

3 февраля

Конференция «Кризис гуманизма» в Доме журналиста с участием белой стаи и приглашённых гостей.

Брахман говорит долго, убедительно и по существу поднятого вопроса. При этом, как было замечено присутствующими, смысл его речи заключался не только в словах, но также в эффекте воздействия голоса, взгляда и постановке фигуры.

Рыбак представляет обзорный доклад историко-хрестоматийного толка – что такое гуманизм, откуда он взялся, как трансформировался и до чего опустился.

Малюта Катов называет своё выступление «Бритва Главного духа» и напоминает собравшимся о принципе бритвы Оккама – не обольщаться дальними целями, не решив ближайших задач.

Князь делает сообщение, в котором обосновывает наступление новой, постгуманистической эпохи и приводит наглядные примеры её ментального и материального проявлений.

Нестор извещает о новейшем феномене «просвещённого каннибализма» в связи с недавним приговором «ротенбургскому людоеду» Майвесу, съевшему по взаимной договорённости берлинского программиста. Некоторые формулировки, казалось бы, впервые прозвучавшие на судебном процессе и так поразившие весь мир, почти дословно повторяют текст памфлета «Гуманистический идеал антропофагии», ещё двенадцать лет назад опубликованного Нестором в «Художественном вестнике» и ныне обретающего смысл зловещего предупреждения.

Мать-Ольха рассказывает о двух полюсах мировой пошлости и о понижении человеческого ландшафта, выражающегося, в частности, в том, что реклама предлагает нам моющее средство, запах которого «яблочнее яблок», и это, увы, срабатывает.

Одихмантий в выступлении «Правовые аспекты воскрешения мёртвых» заявляет, что, подобно тому как цветок венчает растение, европейский гуманизм увенчался учением Николая Фёдорова о всеобщем воскрешении покойников. Если гуманизм объявляет центром мироздания человека как такового, то Фёдоров вполне логично ставит задачу о возвращении в мир живых всех ушедших поколений. Как всегда при любых попытках реализации гуманистических идей, точкой преткновения оказывается жилищная проблема. К её решению Фёдоров привлёк К. Циолковского, который в целях расселения воскрешённых разработал теорию космических полётов и проектировал специальные космические модули, по сути – внеземные бараки. Предполагалось, что воскрешённые отцы будут немедленно отправляться на поселение в космос. Вопрос о том, все ли покойники согласятся быть воскрешёнными на таких условиях, даже не ставился.