— И Винцент Родриго Торес?

— И он… Он был католик, хотя и еврей… Но он-то — понятное дело, он не был коммунистом. А я видел на нашей войне, как это делали люди с партбилетами в кармане…

Винька вновь прижался щекой к пиджаку. Закрыл глаза и шепнул:

— И ты?

Отец опять взъерошил Винькину макушку.

4

Скоро пришла мама. И началась обычная вечерняя жизнь: ужин, разговоры о том, о сем. Что буфет Ивана Тимофеевича оказался рухлядью и отдавать за него четыреста рублей — безумие, лучше добавить еще двести и купить новый. И что папу продержат на аэродроме не больше двух недель, ему пора возвращаться в техникум, этого требует партком. Что Людмиле пора искать новую квартиру, пока она со всем семейством не съехала в “этой халупе” на дно оврага… Ну и так далее.

Но Винька не считал, что его разговор с отцом закончен. Когда мама ушла на кухню, а отец прилег на кровать, Винька устроился сбоку.

— Папа… Ты вот сказал, что я беспокоился о друзьях. Ну да… Но главным-то образом я боялся за себя. Что не вырасту.

— Ну, это тоже понятно.

— А как ты думаешь, я вырасту?

— Теперь-то уж обязательно.

— Я тут… по правде говоря, тоже не только о себе тревожусь. Если не вырасту… тогда кто на Кудрявой женится?

— Здрасте! Насколько я помню, ты собирался жениться на соседке Варе!

— Это во втором классе было! Теперь-то ясно, что она меня ждать не станет…

— Здравая мысль… Но потом ты говорил, что не будешь жениться вовсе.

— Я это тоже… потому что маленький был. А сейчас понимаю: когда вырасту, придется, наверно…

— А что, у вас с Кудрявой такая любовь?

— Ну… любовь не любовь, а все-таки… Папа, хорошо, если операция пройдет нормально. А если Кудрявая останется с такой ногой? Куда она тогда денется в жизни, одна-то?

* * *

— Дед, — сказала Зинуля, — значит, операция прошла нормально? Раз ты… раз Винька женился не на Кудрявой? Или… — Глаза у нее испуганно округлились. У Вовки тоже.

— Нет-нет, — успокоил Винцент Аркадьевич. — Никаких “или”. Все было хорошо. Но это отдельный рассказ.

1

Кудрявая вернулась только в октябре. Гипс у нее с ноги сняли совсем недавно, и ходила Кудрявая осторожно. Однако не было уже никакой хромоты.

Кудрявая сделалась выше ростом и будто постарше. Хотя почему “будто”?

Виньке при первой встрече даже показалось, что Кудрявая поглядывает на него свысока. И слушала Винькины речи и рассказы она с чуть заметной снисходительностью. И отвечала коротко.

Но дело было, видимо, в том, что они отвыкли друг от друга.

Учились они теперь в разных школах, виделись реже. И казалось даже, что не очень-то друг другу нужны.

И наконец Винька испугался. Неужели так и угаснет их прежняя дружба?

Он сделал решительный шаг. Сбежал с последнего урока, пошел к женской школе и дождался, когда у Кудрявой кончатся занятия. И они пошли к ее дому, как прежде.

И стенка, которая начинала расти между ними, сломалась.

Теперь Винька опять провожал Кудрявую домой. Не каждый день, однако часто. С уроков он, правда, больше не сбегал, Кудрявая терпеливо ждала его у своей школы. Или заходила за Винькой сама.

И снова были хорошие вечера у печки и всякие рассказы. Только одним полушубком Винька и Кудрявая уже не укрывались, неловко было почему-то. И одеваться Кудрявой Винька уже не помогал. Да и незачем. Она же здоровая, не то что прежде.

Зато Винька откровенно рассказал Кудрявой все про духа Тьмы, про Ферапонта и Рудольфа, про свое участие в представлении, про бой на пустыре. Про пистолет он тоже рассказал. А потом признался и в своем вранье про ночевку в библиотеке. И как это вранье исправил.

— Глупый ты, Винька. Ну, правда, глупый, — шептала рядом Кудрявая, и в шепоте ее слышалось, что Винька не глупый, а герой.

Короче говоря, все сделалось как в прежние времена.

А в начале декабря к Виньке домой пришел незнакомый мальчишка. Кругловатый, в очках, чуть постарше Виньки. Постучал в дверь, встал на пороге, снял запотевшие очки и спросил, здесь ли живет Винцент Греев.

— Ну… да. Живет… Это я… — Винька ощутил странное беспокойство.

— Ты ведь был летом в лагере “Ленинская смена”?

— Был. А что?

— Говорят, ты был другом Глеба Капитанова?

— Я… был. А что?

— Да ничего, — вздохнул мальчишка. Еще раз протер концом шарфа очки. И надел. — Я его брат.

Винька повел себя глупо. От растерянности, от какой-то тяжкой неловкости он съежил плечи и пробормотал:

— Ты, наверно, за очками пришел?.. Я… конечно, я виноват. Я хотел их еще летом принести… Я их сейчас отдам. Только одно стекло я для телескопа взял, но я сейчас выну и вставлю, это быстро…

— Да причем тут очки? — тихо сказал Глебкин брат. — Я про них и не знал… Оставь себе. У нас еще есть, тоже Глебкины… Я на тебя посмотреть хотел…

Винька стоял, опустив руки. Это — от смущения. Но можно было, наверно, понять, что он показывает: “Вот он я. Смотри, если тебе надо”. Глебкин брат переступил большими валенками, поглядел мимо Глебки.

— Ну ладно… Я пойду.

Тогда Винька испугался. Вцепился в его рукав.

— Куда же ты пойдешь! Если ты… брат…

Они стали друзьями. Втроем. Винька, Кудрявая и Владик Капитанов. На долгие годы. Кудрявая привязалась к Владику так же, как к Виньке.

— Это называется “любовный треугольник”, — со знанием дела вставила Зинуля. Вовка шепотом сказал, что она дура. Они слегка подрались. Винцент Аркадьевич растащил их и продолжал рассказ:

— В любовном треугольнике бывают всякие ревности и страсти. А здесь все было чудесно. И все были счастливы, когда Кудрявая вышла за Владика.

— А почему не за тебя? — въедливо сказала Зинуля.

— Потому что мы с Кудрявой подружились еще раньше и были как брат и сестра. И вообще детская дружба не всегда оборачивается любовью. Это разные вещи.

— А что лучше? — спросила Зинуля.

— Это когда как… Трудно сравнивать.

— Дружба все-таки лучше, — заметил Вовка.

Тогда Зинуля в свою очередь шепотом сказала “дурак”. И они чуть-чуть не сцепились опять.

— Если бы я женился на Кудрявой, не известно еще, какие бы у меня были дети, — разъяснил Винцент Аркадьевич. — Может, вместо дочки Клавы родился бы сын. Как у Владика и Кудрявой. А тебя тогда вообще не оказалось бы на свете.