Городецкого возмущал эстет Гумилёв с его жесткими требованиями к работе над словом и рифмой. Гумилёва не удовлетворяла надуманная красивость образов Городецкого. Георгий Иванов как-то заметил в своих мемуарах: «Только правилом, что крайности сходятся, можно объяснить этот, правда, не долгий союз. Надменный Гумилёв и „рубаха-парень“ Городецкий — что было общего между ними и их стихами».

В конце концов все уладилось. Синдики решили, что худой мир лучше доброй ссоры, и в доказательство своих благих устремлений провели вместе 25 апреля заседание Цеха поэтов, где они сами, а также Осип Мандельштам и Михаил Зенкевич выступили с докладами об акмеизме. Заседание оказалось историческим — оно стало последним заседанием Цеха поэтов, получившего в истории серебряного века наименование первого.

Заседание Цеха прошло вечером, а днем Николай Степанович оказался на еще одном заседании — Всероссийского литературного общества и выступил с докладом «Об аналитическом и синтетическом искусстве».

В апреле Гумилёв и члены Цеха поэтов получили приглашение участвовать в выпусках журнала «Лукоморье».

В мае литературная жизнь в Санкт-Петербурге начала затихать. Творческая богема готовилась к летнему сезону и думала уже больше об отдыхе, чем о баталиях акмеистов с символистами. 13 мая прошло закрытие «Бродячей собаки». Настроение у гостей было летнее, веселое, и никто из них не думал, что, расставаясь в предвкушении радости, они встретятся в преддверии беды, нагрянувшей на страну и народ. Осенью им всем было суждено встретиться в другом мире, с другими чувствами. Российская империя сползала в очередную смуту. Но в тот веселый и непринужденный вечер в бокалах искрилось шампанское и никто не думал о плохом.

20 мая Гумилёвы отправились на отдых в Слепнево, где в это время находился с бабушкой Анной Ивановной их сын Лев. Гумилёв мог быть доволен собой. Он многое успел за последние несколько лет, стал не только признанным поэтом и критиком, не только известным переводчиком, но — главное — он окончательно избавился от синдрома ученика и сам стал учителем и мэтром. Он жаждал быть вождем и стал им. Теперь уж он свое первенство никому не уступит, и когда нужно будет отстаивать его, он, рискуя жизнью, сделает это не задумываясь.

Приехав в Слепнево, Гумилёвы попали в атмосферу мирного и спокойного уединения. Каждый был занят своими мыслями. Перед отъездом Анна Андреевна, видимо, переживая слишком открытый роман своего мужа с Татьяной Адамович, пишет ему стихотворение-вызов:

Лев пока еще соединял этих почти уже чужих людей под одной крышей. Гумилёв любил возиться с сыном и ждал, когда он подрастет, чтобы с ним можно было беседовать на равных, учить и вырастить его достойным мужчиной.

Наступившее лето обещало быть веселым и интересным. Николай Степанович строил планы: встретиться с Адамович, навестить друзей в Санкт-Петербурге, побывать в Териоках, где собирался весь цвет петербургской богемы. Слепнево усыпляло и расслабляло его, он бродил по сельским дорогам, отдыхал. 1 июня в письме своему другу Михаилу Лозинскому он сообщал: «Дорогой Михаил Леонидович, июнь почти наступил… я начал письмо в эпическом стиле, но вдруг и с ужасом увидел, что моя аграфия возросла в деревне невероятно. Веришь ли, перед тем, как поставить ряд точек, я минут десять безуспешно придумывал турнюр фразы. Оказывается, я могу писать только отрывочно и нелепо. Вроде капитана Лебядкина. Пожалуйста, вспомни, что ты обещал приехать, и приезжай непременно. У нас дивная погода, теннис, новые стихи… Чем скорее, тем лучше. Я почему-то как Евангелью поверил, что ты приедешь, и ты убьешь веру в неопытном молодом человеке, если только подумаешь уклониться. О каких-нибудь делах рука не поднимается писать; лучше поговорим. Сообщи только, отдала ли Чацкина деньги[47]. Пишу и не знаю, получишь ли письмо. Петербургский твой адрес забыл, финляндского не знаю, а „Аполлон“… бываешь ли ты там теперь? Ответь что-нибудь и еще лучше назначь день приезда. Засвидетельствуй мое почтение Татьяне Борисовне[48]. Искренне твой Н. Гумилёв. P. S. Аня тебе кланяется».

Конечно, аграфия не совсем одолела поэта и тут, в условиях полного домашнего комфорта со сладкими мамиными пирогами, он не переставал работать. В конце мая он закончил рассказ «Африканская охота» и написал стихотворение «Вечер» («Как этот ветер грузен, не крылат…»). Вполне возможно, что эта грусть была навеяна воспоминанием о теперь уже далекой Машеньке Кузьминой-Караваевой.

В середине июня поэт возвращается в Санкт-Петербург, оставив жену в Слепневе. В столице, так как дом в Царском на лето сдавался, Николай Степанович поселился у Шилейко на Васильевском острове (5-я линия, 10). Появившись в редакции «Аполлона», поэт был удивлен. После многих месяцев молчания он вдруг получил письмо от уже забытой им актрисы Ольги Высотской, которая сообщала, что у нее родился сын и она его назвала Орестом. Удивительно, но Николай Степанович ни сразу, получив это известие, ни позже не пытался разыскать сына. Хотя он знал, что в Курской губернии, в деревне Куриловка мать Ольги Николаевны купила помещичий дом с хозяйством и пристройками, куда Высотские отправились жить летом 1914 года. Почему поэт оказался столь равнодушным к сыну? Сам Орест Николаевич считал, что войны помешали отцу встретиться с ним. Но мне кажется это сомнительным доводом. А может быть, все проще? Гумилёв был увлечен Таней Адамович, и в его планы не входило восстанавливать отношения с ушедшей женщиной. Может быть, прежняя любовь была для поэта уже сном. Так или иначе, но этим воспоминанием пронизано стихотворение «Сон» (1914):

В Петербурге в июне 1914 года стояла жара, и город опустел. Вечерами, когда становилось прохладно, Владимир Шилейко, Михаил Лозинский и Николай Гумилёв отправлялись в ресторан «Бернар», расположенный на углу 8-й линии. Здесь было приятно отдохнуть, поговорить о минувших литературных баталиях и наметить на осень перспективный план. Однако совместное времяпровождение вскоре закончилось. Компания распалась.

Гумилёв уехал в Териоки. До Первой мировой войны этот небольшой финский городок был местом летних паломничеств петербургской богемы. Там поэт встретил Корнея Чуковского и Сергея Маковского.

Анна Андреевна тоскует в Слепневе. Ей, привыкшей к вниманию и любви, так не хватает кого-то рядом. Она пишет тоскливые стихотворения. Строки о заточении в деревне появляются 6 июня: