Тррынь!

Завтрак!

— Это он?

— Вам лучше знать, мадам. Это тот, за кого вы хотели внести залог?

— Почему он так выглядит?

— Если желаете, можем его побрить. Он отказывался, а правила содержания не позволяют нам…

— Я не об этом… Не важно. Не надо. А он… Он понимает, что происходит?

— О, не беспокойтесь, он под препаратами, это скоро пройдет. Знаете, он в последнее время был немного буйным…

— В последнее время? Сколько он тут у вас провел?

— Семь месяцев, мадам. Первое слушание по его делу пока не назначено, но автомат разрешил внести залог. Пределы Европы ему покидать нельзя, вам это, конечно, известно.

— Известно. Послушайте, а нельзя ему вколоть что-нибудь бодрящее? У меня мало времени, я не могу ждать, пока он придет в себя.

— Разумеется, мадам. Шарль! Шарль!

Подходит санитар, тычет мне в бесчувственную руку инъектор, и всего через минуту я уже могу подобрать отвисшую челюсть и утереть тянучку слюны.

— Эллен.

— Пойдем отсюда. По пути поговорим.

Мне отдают мою одежду, коммуникатор, вешают на ногу локационный браслет и выводят из буферной зоны. Мир распахивается сразу во все стороны, я превращаюсь в блоху, мне не по себе, если я смотрю куда-либо дальше, чем на три метра вперед. Кажется, индивидуальной камере удалось сделать то, с чем так до конца и не справилась Аннели: я победил свою клаустрофобию, сжившись с ней.

Мне сейчас нужно, чтобы меня взяли за руку, но Эллен, шагая рядом со мной, не притрагивается ко мне и пальцем; вместо глаз — ее стрекозиные очки, сквозь которые я не могу ничего понять.

У причала ждет маленький частный турболет, она сама садится за штурвал.

— Прости меня. Я раньше никак не могла.

Я киваю молча: у меня совершенно нет уверенности, что это не сюжетное ответвление какого-нибудь из моих кошмаров, а с их персонажами лучше даже не пытаться заговаривать.

— Эрих за мной следил. Я воспользовалась первой же возможностью.

— Он знает? — неумелым языком выкладываю я слова.

— Он всегда знает. — Эллен снимает машину с причала, и мы зависаем над бездной. — Он все понял в тот же день.

— Он с тобой что-нибудь… Сделал? Избил?..

— Нет. Эрих меня не бьет. Он…

Эллен не договаривает. Мы парим над композитными ущельями, входим между композитных скал; она сосредоточена на управлении. Меня штормит; а ведь раньше от качки я не страдал, у нас даже были короткие курсы вождения.

— Куда мы летим? К вам домой?

— Ни в коем случае! — Она испуганно мотает головой. — Когда ему доложат, что я тебя выпустила… Ян… Я пыталась тебе объяснить… Если бы он просто бил меня…

— Так он знал, что меня держат в изоляторе? Я звонил ему, два из трех звонков потратил на твоего мужа, но его секретарь, этот лощеный…

— Эрих сказал мне, что ты оттуда никогда не выйдешь. И я… Господи, что я делаю…

— Он тебе угрожал? Вы все время на виду, он не посмеет!

— Эрих? Не посмеет?

Турболет несется в разрыв между двумя башнями — но Эллен берет левее, чем нужно; скорость громадная, и я еле успеваю сообразить, что она сейчас убьет нас обоих. Одолеваю головокружение, хватаю ее за руку.

— Эллен!

— Боже! Прости… Прости меня, я… — Она уводит нас от столкновения в последнюю секунду. — Я…

— Все в порядке? Может быть, договорим, когда сядем?

— Нет. Нет.

Эллен и не думает искать место для посадки. Ведет она нервно, скверно — это наверняка служебная машина Шрейера, странно даже, что она вообще умеет с ней обращаться.

— В сентябре будет пятнадцать лет, как я с Эрихом.

— Эллен, я серьезно!

— Ты ведь знаешь, что я не первая его жена?

И все валом возвращается ко мне. Наш последний разговор. Их дом. Мое распятие на стене. Та комната за бархатной портьерой.

— Нет. Я… А кто была первой?

— Ее звали Анна. Она пропала без вести. За одиннадцать лет до нашего знакомства. Он сам мне об этом рассказал вскоре после того, как мы начали встречаться. Эрих ее очень любил. Об этом он мне тоже сказал сразу.

— Пропала? Ничего такого не слышал.

— Пресса молчала.

— Странно. Исчезновение жены видного политика… Горячая история.

— Он не успел познакомить тебя с хозяином «Медиа Корп.» там, на съезде?

Мы лавируем между башен — машина мчит так скоро, словно за нами погоня. Надвигаются и минуют гигантские рекламные панно — таблетки счастья, каникулы в башне «Парадиз», кругосветный полет за 10 часов, экопет «Догги-Дог» — любите когда хотите, перечеркнутый головастик-эмбрион: «Не позволяй инстинктам погубить твою жизнь!»

— И что же… Что же эта Анна? — спрашиваю я осторожно.

— Он как-то мне заявил… Когда мы рассорились с ним однажды… Когда я собрала вещи… Что Анна тоже пробовала от него уйти. И что он ее все равно нашел. Это заняло какое-то время, но он ее нашел.

— Это… Это ее комната? — Горло пересохло. — Это ее комната, да? И это ее распятие? Крест на стене — это же ее?

— Я никогда не была с ней знакома, Ян. Я хотела убрать крест… Но он запретил мне. И в эту комнату входить я не имею права.

— Они жили там вместе? На острове?

Я не могу ничего понять: в моих снах, в обрывках воспоминаний — совсем другой дом. Двухэтажный, светлый, с шоколадными стенами; не замок-бунгало Шрейеров. Но распятие — то же самое, и…

— Почему это так для тебя важно? — спрашивает она.

— Я его сын, да? Скажи мне! Ты ведь знаешь! Я его сын?! Она молчит, пальцы побелели, не обернется ко мне.

— Посади наконец эту херовину, и давай поговорим по-человечески, Эллен!

— У Эриха не может быть детей.

— Я знаю! Он мне об этом сообщил! Тоже мне секрет! Если ты в Партии…

— Он не может иметь детей, Ян. Он бесплоден. Я перевариваю это.

— Он просто жрет эти свои таблетки! Все дело в таблетках!

— Нет, не в них. Я… Мне нельзя об этом говорить.

— Сядем мы когда-нибудь или нет? Куда мы летим?

— Я не знаю, Ян! Не знаю!

— Вон там… Там есть площадка. Прошу тебя, Эллен.

— Тебе надо уехать. Тебе надо спрятаться. Он будет в бешенстве, когда ему доложат…

— Я не собираюсь прятаться. У меня к нему масса вопросов.

— Не нужно. Не нужно, Ян. Ты не понимаешь, чем я рискую? Это просто чтобы вытащить тебя, чтобы у тебя был шанс… Убирайся отсюда, беги из этой проклятой страны!