Не только Солоневич интересовался творчеством и личностью Хольмстона-Смысловского, но и тот, в свою очередь, тоже уделял постоянное внимание издательской и общественной деятельности Солоневича. Генерал не сомневался, что при определённых обстоятельствах писатель может возглавить русскую эмиграцию. И хотя Солоневич опровергал подобные домыслы, Хольмстон, будучи амбициозным человеком, не верил ему: как можно добровольно отказываться от лидерства?

Ещё большую тревогу Хольмстона вызвали сведения о том, что Солоневича видели в компании с «изменниками», покинувшими Суворовский союз. О скандально-разоблачительных выступлениях Солоневича в прошлом, его неуживчивости и неблагодарности Хольмстон был наслышан от бывших членов РОВСа, входивших в руководство Суворовского союза. Не готовит ли Солоневич какой-нибудь сенсации за его, Хольмстона, счёт, чтобы поддержать тираж «Нашей страны»? Пока Солоневич лоялен и приветлив при встречах, но кто знает, не маска ли это опытного газетного волка?

Хольмстон-Смысловский дал строгое указание: усилить наблюдение за издателем «Нашей страны», докладывать о каждом его шаге, заранее проверять через типографию содержание его газеты…

Лидеры многочисленных эмигрантских организаций в Аргентине поначалу не проявляли признаков враждебности к Ивану Солоневичу. Если и распускались «порочащие» его слухи, то бытового характера. Например, о том, что Солоневич лучше всего творит в состоянии подпития. У него, мол, слева от стула стоит ведро с водкой, из которого он и черпает стаканами свою энергию и вдохновение. Правой же рукой — в алкогольном трансе — он покрывает десятки листов своим энергичным почерком. Ведро с водкой — это, конечно, выдумки. Но сам Солоневич не скрывал своей слабости. Однажды он написал:

«Я никогда не принадлежал и, вероятно, никогда не буду принадлежать ни к какому обществу трезвости. Я уважаю водку. Если её нет, то в худшем случае можно пить коньяк. Если нет ни водки, ни коньяку — я предпочитаю чай».

Возможно, некоторые нюансы своего отношения к спиртному Солоневич приоткрыл в романе «Две силы». В реальной жизни писатель бравировал перед друзьями своей «сопротивляемостью» к алкоголю. Но через выдуманного персонажа можно было сказать правду:

«Вообще говоря, Светлов не любил пить. Алкоголь как-то ослаблял тот контрольный аппарат, который всегда стоял между Светловым и миром. Алкоголь подстёгивал воображение и ослаблял напряжённость. Но мир требовал вечной настороженности. Сколько уж лет прожил Светлов в состоянии этой настороженности! Когда каждый шаг нужно было обдумывать, и каждое слово нужно было взвешивать».

Многие представители первой волны эмиграции помнили о тёмных слухах, порочивших имя писателя. Об этих старых наветах вскоре узнали политически активные члены «второй волны». По мере ужесточения полемики «Нашей страны» с «пузырями умершего мира», «зубрами» аристократических родов и католической «пятой колонной» в среде русской эмиграции слухи обрастали новыми подробностями. На этой почве искусственно подогреваемого недоверия постепенно укреплялся «объединённый фронт сопротивления» Солоневичу.

Особенно активно распространению слухов о том, что писателя с первых дней пересечения советско-финской границы подозревали в связях с НКВД, способствовал капитан Бутков. Он якобы был в курсе действий «внутренней линии» РОВСа в Софии по разоблачению «чекистской группы Солоневича», слышал о компрометирующих Бориса фотографиях («встречи» с сотрудником советского посольства), о подозрительных финансовых поступлениях из Стокгольма и Гельсингфорса. В «дружеских» компаниях Бутков рассказывал об этих «фактах», и, без всякого сомнения, часть этих «компрометирующих откровений» поступала в «Сексьон эспесиаль».

Полицейское уведомление, предписывающее Солоневичу покинуть Аргентину, стало для него полной неожиданностью. Добиваться справедливости у властей Иван, однако, не стал. На это потребовалось бы много времени и в результате могло обернуться санкциями против газеты. Вполне вероятно, что именно этого добивались его враги. Поэтому лучший вариант выхода из драматической ситуации — отъезд в соседний Уругвай! Оттуда можно будет руководить газетой и вовремя решать возникающие проблемы.

Даже через много лет после смерти мужа Рут Солоневич утверждает, что ему в очередной раз не повезло со страной пребывания. Генерал Перон был президентом авторитарного типа. Вряд ли он имел представление о содержании трудов русского публициста, однако, по мнению Рут, «то, что Иван Лукьянович писал о диктаторах, очень не нравилось Эве Перон, а через неё — её мужу». В книге «Диктатура импотентов» ни слова не говорилось об Аргентине и порядках в стране, но в соответствии с пословицей «правда глаза колет» Эва поверила доносам: «Книга полна недостойных и оскорбительных намёков на Аргентину!»

Солоневичу предписали покинуть страну в трёхдневный срок. Он в это время лежал в госпитале в ожидании операции по поводу гайморита. Выехать в указанный срок Иван не мог. Кто-то подсказал Рут имя офицера полиции немецкого происхождения, и она, напросившись к нему на приём, объяснила ситуацию. Офицер сжалился, разрешил отложить отъезд Солоневича на несколько дней, но не более того, «иначе и он, и я будем иметь большие неприятности».

Во второй половине июля 1950 года Солоневич поднялся на борт пароходика, курсировавшего по Рио-де-ла-Плата между Буэнос-Айресом и Монтевидео. В газете «Наша страна» 5 августа 1950 года появилось извещение «От редакции»: «Ввиду того, что Иван Лукьянович Солоневич по состоянию своего здоровья и по другим, не зависящим от него обстоятельствам покинул пределы Аргентины, издателем и редактором газеты „Наша страна“ с 1 августа с. г. является Всеволод Константинович Дубровский».

Солоневич считал, что он не давал поводов для высылки: «В организации местных склок на мне не лежит никакой вины. Я в местной жизни не принимаю решительно никакого участия. Ни танцулек, ни рюмок чаю „Наша страна“ не организует. Даже и по лотерейной части мы ни с кем не конкурируем. Местных материалов в газете нет никаких. 85 процентов её тиража идёт за границу».

Значит, напрашивался вывод: высылка из Аргентины — следствие заговора, хорошо оркестрованной кампании лжи и клеветы, серии доносов, направленных в тайную политическую полицию его врагами из эмигрантской «головки». Солоневич не ошибся. По свидетельству Дубровской, сразу же после высылки Солоневича её муж был вызван в «Сексьон эспесиаль» для «профилактической беседы», видел эти доносы и на всю жизнь запомнил имена людей, их подписавших.

По сведениям Николая Казанцева, под доносами, обвиняющими И. Л. Солоневича в антиперонизме и прочих грехах, стояли весьма разношёрстные подписи: от меньшевика Н. А. Чоловского, издателя журнала «Сеятель», до монархиста-реакционера Н. И. Сахновского.

Чоловский, работавший портным, возглавлял немногочисленную организацию, именовавшую себя «Российское народное движение». Журнал «Сеятель» выходил нерегулярно и небольшим тиражом (150–200 экземпляров). У Чоловского дома стоял наборный станок, и он совмещал в одном лице издателя, редактора и наборщика.

Другого подписанта — Сахновского — подозревал и сам Солоневич. Сахновский был тогда представителем Российского Имперского союза-ордена в Южной Америке. «Сахновский и другие подали на меня десятки синхронизированных доносов, — писал Солоневич. — Недавно в полицию поступил новый донос, что я пишу по директивам советского агента. Я не питаю абсолютно никаких личных настроений даже против Сахновского, хотя мне известно, что основная часть доносов последовала именно от его группы. Сахновский есть реакция в самом густом смысле этого слова… Сахновский — это помещик до мозга костей. Основная проблема восстановления монархии заключается в полном политическом и идейном разгроме этого слоя».