Нелишним будет прибавить, что для мыслящего политика, в том числе и для противника, уже одно нынешнее положение в Европе должно сделать ясным, что Советский Союз не может хотеть и не хочет связывать себе руки на Дальнем Востоке. Что я имею в виду? — спрашиваете вы. Возможность прихода к власти национал-социалистов, т. е. фашистов в Германии. Если бы это осуществилось, то это означало бы, по глубочайшему моему убеждению, неизбежность войны между фашистской Германией и Советской республикой. Здесь вопрос шел бы действительно о жизни и смерти. Но это большая самостоятельная тема, к которой мы, может быть, вернемся в другой раз.

Кадикей, 30 сентября 1931 г.

Милый Лева!

Только что получилось от тебя письмо с карточкой Гитлера (ну и рожа! — абсолютно неприличная!).

Посланные тобою цитаты из «Правительственного вестника»[598] поистине великолепны. Где ты их достал? Разумеется, мне это все пригодится как раз для тех глав, над которыми я сейчас работаю.

Ты жалуешься, что тебе не отвечено. М.И. [Певзнер] сообщит тебе, какие письма посланы тебе за последнее время.

Перевод в «Лютт де клясс» я до сих пор не смотрел. Непременно посмотрю его сегодня-завтра и тогда напишу. Обещаю в дальнейшем внимательно следить за этими переводами, — но я должен сбросить с себя несколько последних глав.

Поведение «Петрополиса»[599] совершенно неслыханное. Думаю, что из всех его изданий последнего времени только и расходятся мои книги, так что он моим гонораром покрывает свои издательские расходы.

Можешь ему смело сказать, что второго тома «Истории» он при таких условиях не получит: как я могу доверять книгу издателю, который не способен в срок заплатить 300 марок?

Все эти рассуждения, разумеется, не разрешают твоего личного финансового кризиса, который, правда, на фоне мирового финансового кризиса является ничтожной величиной, но тем не менее серьезно должен отравлять существование.

Сейчас получено из Парижа извещение, что небольшая сумма от Ридера выслана по телеграфу. Из Испании до сих пор ничего нет. Но я все же думаю (ни мамы, ни Франкеля дома нет), что можно будет временно содействие оказать отсюда. Если Шуман судебные издержки уплатит немедленно, то это разрешит твой кризис более серьезно. Причитается мне, кажись, судебных издержек 1600 марок. 200 марок передай Пфемферт[ам]: они их честно заработали, так как ухлопали на процесс очень много времени. Остальные марки оставь у себя.

Генеральный расчет с Бони должен быть произведен — принимая во внимание время на корреспонденцию с Америкой — в течение первой половины ноября. Деньги могут быть здесь только к концу ноября. До этого времени затруднения, по-видимому, останутся.

Привет.

Л. Т.

21 октября 1931 г.

Дорогой товарищ!

Ваше письмо я получил много недель тому назад. Простите, что не ответил сразу. Я совершенно перегружен крайне срочной работой. К тому же писать по-английски мне было бы очень трудно и отняло бы у меня много времени. А я не знал, можно ли писать по-немецки или французски. Сейчас у нас здесь проживает американский товарищ, который переведет это письмо на английский язык[601]. Всей этой совокупностью обстоятельств объясняется чрезвычайное запоздание моего ответа.

Та же спешная работа, которая продолжится еще месяц-полтора, совершенно лишает меня возможности внимательно следить за английскими событиями, имеющими неизмеримое историческое значение. Даже чтению английских газет я не могу посвящать достаточно времени. Я утешаю себя только тем, что второй том моей «Истории русской революции», который я заканчиваю, сможет принести известную пользу коммунистам разных стран, и прежде всего Англии, в надвигающуюся на Европу и на весь мир эпоху грандиозных потрясений.

Сказанное выше объяснит Вам, почему я затрудняюсь сегодня высказаться со всей необходимой определенностью о ближайших практических задачах британского коммунизма и левой оппозиции. Через месяц-два я обращусь к этим вопросам полностью. Сейчас я вынужден ограничиться лишь самыми общими соображениями.

Один из моих английских друзей писал мне 9 октября, следовательно, до парламентских выборов, о быстром росте коммунистической партии и об известном приближении к коммунизму рядовой массы Независимой рабочей партии [Великобритании]. Мой корреспондент упоминал также об оживлении меньшинства в тред-юнионах и о возрастающем руководстве со стороны этого меньшинства спорадическим стачечным движением. Эти отрывочные сведения на фоне общего мирового кризиса и великого национального кризиса, переживаемого Англией, позволяли предполагать, что за последние год-два произошло довольно значительное усиление коммунистической партии. Выборы принесли в этом отношении полное разочарование. Из многих сотен тысяч голосов, потерянных лейбористами, партия привлекла на свою сторону в лучшем случае 20 000, что при повышении общего числа голосующих является ничтожным конъюнктурным колебанием, а не сколько-нибудь серьезным политическим завоеванием. Где же влияние партии среди безработных? Среди углекопов? В молодом поколении рабочих, которое голосовало ныне в первый раз? Поистине, результат выборов является ужасающим приговором над политикой партии и Коминтерна.

Я мало следил за тактикой британской партии в течение последнего года и не берусь судить, чему она научилась и научилась ли чему-нибудь серьезно. Но для меня совершенно ясно, что, независимо от своих новых и новейших ошибок, коммунистическая партия расплачивается своим бессилием за несколько лет позорной и преступной политики Коминтерна, связанной с Англо-русским комитетом и затем с «третьим периодом». Ошибки эти были особенно гибельны именно в Англии.

Каждый раз снова поражаешься, какой страшный груз приниженности, консерватизма, благочестия, смирения, почтительности к верхам, к титулам, к богатству, к короне тащит в своем сознании английский рабочий класс, способный в то же время на великолепное революционное возмущение (чартизм; предвоенное движение 1911 года; движение после войны; стачечное движение 1926 года).