Правда, и их подвиг вскоре замолчат, толкуя, будто Наполеон не в жесточайших боях, а будто бы «сам» отступал от Москвы, губя армию холодом и голодом, к границе… Сражаться с завоевателями на страницах наших исторических книг будут не 15, 7 тысячи солдат корпуса Милорадовича, дивизия Паскевича, 15 казачьих полков Платова и 2 тысячи кавалеристов Уварова, а мелкие отряды партизан и вооруженные вилами крестьяне. Те, кто не был свидетелями событий, не узнают из русской литературы, что не «генерал мороз» и партизаны, а разгром четырех вражеских корпусов при Вязьме сломал хребет Великой армии и обратил ее в бегство.

«В Вязьме, — вспоминал ученик Суворова, начальник штаба русской армии Ермолов, — в последний раз мы видели неприятельские войска, победами своими вселявшие ужас повсюду и в самих нас уважение. Еще видели мы искусство их генералов, повиновение подчиненных и последние усилия их. На другой день не было войск, ни к чему не служила опытность и искусство генералов, исчезло повиновение солдат, отказали силы их, каждый из них более или менее был жертвою голода, истощения и жестокости погоды».

Сражение за Дорогобуж выбило Наполеона, тщетно пытавшегося зацепиться, к Смоленску, откуда он отступал под непрерывными ударами, едва спасшись сам во время разгрома его армии при Красном. За Неман от преследования утекло 1600 человек — жалкий клочок некогда Великой армии. Еще несколько тысяч французов переправлялись в Польшу мелкими группами. 5, 5 млн. завоевателей осталось лежать в России. Русская армия в этих жесточайших боях, представленных в литературе как мирное «параллельное преследование», потеряла две трети состава.

Игра политиков того времени, а затем и историков на стороне Наполеона продолжится. Император французов, почти непрерывно побеждая, сам отречется от престола, а его столица тихо сдастся… Хотя при штурме Парижа Раевский с товарищами потерял 6000 солдат… Словом, будет сделано все, чтобы непобедимая русская армия, какой ее создали Румянцев, Потемкин и Суворов, и ее военные гении, продолжатели дела Александра Васильевича, предстали перед грядущими поколениями не подлинными творцами истории, а ее статистами. Идея проста: Наполеона нельзя было победить, но он самоубился о бескрайние русские просторы, суровый климат, голод и партизан, а потом был просто задавлен страшным численным превосходством армий поднявшейся против него Европы…

Это уничижение русского военного искусства и армии, якобы побеждавшей всех лишь при одиноком и случайном гении Суворове, чудом, было широко подхвачено авторами на Западе. Но начался этот идейный поход именно в России, как мы видели, еще при жизни Александра Васильевича. Открытые им законы многие генералы и общество не хотели принять. Наиболее очевидным мотивом принижения «своих» была зависть — она ярко проявилась в отношении Александра Васильевича, позже — Петра Ивановича Багратиона и других учеников Суворова. Унижение армии, очевидно, было необходимо для бездарных генералов, не умеющих побеждать.

Но корень забвения достижений русской военной мысли второй половины XVIII века глубже. Он растет из неприятия той картины идеального общества, основанного на взаимном уважении, праве и справедливости, каким представляли себе русскую армию Суворов и его сторонники. И на неприятии уникальности этого чисто русского культурного явления, базирующегося на православном человеколюбии[102]. Философия Суворова основывалась на опыте и размышлениях, вытекавших из представлений о ценности человека, воспитанных в нем до всякого рационального опыта. Говоря: «Горжусь, что я русский», — полководец и мыслитель ясно понимал, что его взгляды, дающие, помимо душевных благ, еще и победу в бою, были совершенно особым национально-культурным явлением. Доступным для всякого честного человека, но рожденным в России и свойственным именно русским.

Любить Запад и пенять на Запад — две стороны одного ущербного направления русской культуры, не удовлетворенного ее содержанием. Суворов, как и творцы русской державной идеологии в XVII в., задолго до него, полагал, что русскому человеку некому завидовать. Следовательно, и заимствовать все полезное можно без самоуничижения, и заноситься не стоит. Россия — центр мира, она может и должна объединять все человеческие культуры, легко воспринимая чужие достижения и делясь своими.

Уже в первые десятилетия XIX в. антизападнические настроения в историографии о Суворове сыграли такую же печальную роль, как и прозападнические. В XX в. они стали определяющими. Для Запада Александр Васильевич был «варваром» (хотя по западному образованию он превосходил многих западников). Для ура-патриотов — тоже своего рода варваром, но «хорошим»: порождением чуть ли не крестьянской культуры лыкового лаптя (от которой он своих рекрутов пытался оторвать, превратив их в людей особого рода и звания — солдат).

«Народность» Суворова, бьющая ключом из анекдотов о нем, оказалась очень кстати для советской историографии, породившей целую гору книг и статей о «русском народном» полководце. В книге я показал, что советские историки основывались в изучении его мысли на том же заблуждении, что и классики марксизма, полагавшие успехи его армии порождением сельской общины и городской артели (а не дворянского утопизма). Неистовые обличения «западных» взглядов на полководца выглядят в этой связи столь же нелепыми, как изобличаемые. «Нечего на зеркало пенять, коли рожа крива», — советует в этом случае народная мудрость.

В мировоззрении Суворова гармонично сочетались европейское образование и русская этика, ставшая фундаментом его военной философии. Безусловно, он был европейским генералом. Его военное искусство основано на знаниях и открытиях, накопленных в Европе со времен Цезаря до Фридриха Великого. И в то же время Суворов — истинно русский солдат, дух которого загадочен для западных европейцев. Человеколюбие Александра Васильевича настолько выходит за рамки общеевропейского гуманизма, что основанное на нем военное искусство не может быть понято на Западе. Оно до сих пор составляет русскую Военную тайну. Непонятную — справедливость требует это подчеркнуть — и для многих русских военных.

Суворов в конце жизни неслучайно сказал, что опроверг правила военной науки его века — науки западной — и установил свои правила военного искусства, заставившие его восклицать: «Горжусь, что я русский!» Все его военные идеи были основаны на русской этике, но не «народной», не социально привязанной к культуре податных сословий, как хотелось бы марксистским историкам, а элитарной православно-идеалистической. Сомневаюсь, что эта этика когда-либо до него существовала в реальной жизни. Александр Васильевич руководствовался идеалами, сформированными интеллектом, выраженным и утвержденным в «высокой» духовной литературе Древней Руси и Новой России, подкрепленными примерами подвигов русских героев[103]. Он создал для себя на этой основе личное представление о должном, поставив все свои военные идеи и методы в зависимость от соответствия идеалу человечности.