Но сейчас очертания спины потеряли резкость. На очередном шаге Неста покачнулась.

Она попыталась проглотить слюну, но обнаружила, что в горле пересохло, а язык прилип к нёбу. Шевельнув, она отлепила язык. Надо глотнуть воды. Когда она в последней раз пила из фляжки? Фляжка находилась в мешке, у самой горловины, но останавливаться, снимать мешок, лезть внутрь… Несте не хотелось расстегивать пряжки на лямках и тем более не хотелось говорить Кассиану, что ей необходимо передохнуть.

Вчерашний вечер был похож на предыдущий. Едва они остановились, Неста кое-как сбросила с плеч мешок, улеглась и заснула. Через какое-то время проснулась и увидела рядом миску, наполненную остывшей едой и прикрытую от пыли тонкой тряпкой. Кассиан уже спал. Неста поела и снова закрыла глаза.

Только полное изнеможение могло дать забвение, в котором она так нуждалась. Во время дневных привалов она настолько уставала, что опускалась на колени, снимала мешок и ложилась. Усталость не давала ей думать о том, в какие развалины она превратила жизнь, едва начавшую налаживаться. В глубине души она всегда сознавала, что способна лишь разрушать. Ей не помогут никакие занятия воинским искусством, никакие сведения о валькириях и их упражнениях по успокоению ума. Ничто ей не поможет.

Вода подождет. Если остановиться, на нее тут же накинутся мысли. Они и так свинцовыми тенями тянулись за нею, будучи тяжелее мешка.

Споткнувшись на вихляющем камне, она едва не подвернула ногу. Стиснула зубы от боли, но продолжала идти. Кассиан ни разу не споткнулся. Она бы заметила, поскольку целый день смотрела ему в спину. А сейчас он вдруг споткнулся. Неста качнулась вперед, однако…

Нет. Это она. Она сама упала.

Кассиан поднимался к пересохшему руслу реки, когда сзади послышался хруст камней.

Он стремительно обернулся. Неста лежала ничком и не двигалась.

Выругавшись, он помчался вниз по каменистой тропке, подбежал к Несте и опустился на колени. Острые камни царапали ему ноги сквозь штанины доспехов, но Кассиан не замечал боли. Его сердце колотилось. Он осторожно перевернул Несту на спину.

Обморок. Кассиан облегченно вздохнул, но чувство облегчения было недолгим.

Все это время он шел, ни разу не обернувшись и не посмотрев, в каком она состоянии. Ее губы покрылись белой соляной коркой. Кожа была жаркой и потной. Сняв с пояса фляжку, Кассиан отвинтил крышку, подтянул голову Несты себе на колени и приказал:

– Пей!

Он сам раскрыл ей рот, слушая, как гудит кровь в ушах.

Неста шевельнулась. Не сопротивляясь, позволила влить себе в горло немного воды. Этого было достаточно, чтобы открылись ее остекленевшие глаза.

– Когда ты в последний раз пила?

Глаза приобрели осмысленное выражение. Впервые за три дня она смотрела на Кассиана. Потом молча взяла у него фляжку и выпила всю воду.

Закончив пить, она застонала, сползла с его колен, однако встать не смогла и осталась лежать на боку.

– Ты должна была пить воду по глоткам на протяжении всего дня, – сердито сказал Кассиан.

Она смотрела на окрестные скалы.

Кассиан не выдерживал этого взгляда: этой отрешенности и безразличия, словно ей и в самом деле было уже все равно, останется она жить или умрет в здешней глуши.

У него свело живот. Инстинкт требовал обнять Несту, прижать к себе и успокоить. Но другой голос – древний и мудрый – требовал идти дальше. «Еще одна гора», – говорил ему второй голос. Осталось пройти всего одну гору.

Он доверял этому голосу.

– Делаем привал на ночь, – сказал он Несте.

Неста даже не пыталась встать. Кассиан отыскал более удобное место для привала: слева, в двадцати или тридцати футах выше пересохшего русла.

– Поднимайся, – попросил он. – Еще совсем немного, и ты уснешь.

Неста не шевельнулась, будто силы окончательно покинули ее.

Он твердил себе, что причина всему ее обморок и ослабшие ноги. Потом сам подошел к ней, нагнулся и поднял на руки вместе с мешком.

Неста молчала. Не произнесла ни единого слова.

Однако Кассиан чувствовал – надвигается буря. Он знал: вскоре Неста заговорит, и когда это случится, ему надо быть готовым.

Проснувшись, Неста обнаружила рядом с собой миску, полную еды. Сверху светила полная луна, настолько яркая, что были видны горы, реки, долина внизу и даже листья на деревьях. Такого зрелища Неста еще не видела. Она словно попала в заколдованную спящую страну, неподвластную времени.

Ночная красота тут же всколыхнула мысли о собственной никчемности. Неста показалась себе такой же ничтожной, как камешек, что до сих пор гремел внутри ее сапога. Какое это блаженство – быть никем и ничем.

Она не помнила, как снова уснула, и проснулась уже на рассвете. Их путь продолжался. Кассиан удостоил ее разговором, сказав, что они идут на север, а направление он определяет по замшелым сторонам деревьев, которые всегда указывают в северную сторону.

На полуденном привале она узнала, что они идут к озеру. Они доберутся туда под вечер и проведут там день или два.

Неста едва слышала его слова. Шаг за шагом, миля за милей, вверх и вниз. Шум реки сообщал ей, что горы наблюдают за нею, направляя к тому озеру.

Сколько дней ни иди, лучше ей не станет. Неста это знала. А знал ли Кассиан? Не думал ли он, что вся эта затея с походом по горам – глупость от начала и до конца?

Может, все разворачивается, как в старинной сказке, которую она слышала в детстве. Кассиан – подручный злой королевы, приказавшей завести Несту в самую глушь и там вырвать ей сердце.

Хорошо бы это сделать. Нашелся бы кто-нибудь, кто вырвал бы из ее груди проклятое сердце и заглушил голос, нашептывавший про жуткие поступки, которые она совершила, про ее отвратительные мысли и про тех, кого она подвела. Голос называл их поименно.

С самого рождения все в ее жизни происходило не так. Она родилась с зубами и когтями, не научившись сдерживаться и не пускать их в ход. За все годы она не сумела обуздать ту сторону ее натуры, что выла и рычала от каждого предательства, умея любить и ненавидеть с неистовством, которого никто не понимал. Пожалуй, только Элайна отчасти ее понимала, но теперь сестра питала к ней откровенную неприязнь.

Неста не знала, как все исправить. Как исправить хотя бы часть. Как вырваться из этого порочного круга.

Она не помнила времени, когда не бывала бы сердита. Может, в детстве и раннем отрочестве, при жизни матери. Но и тогда она видела неприязненное отношение матери к их отцу. Постепенно материнские неприязнь и презрение стали ее собственными.

Несте было не погасить в себе этот неутихающий, вечно бурлящий гнев. Не научиться сдерживать свои вспышки, не давая им вырваться наружу и в конечном итоге ударить по ней.