Командиры снова отдали ему салют, на этот раз Теодорих ответил им тем же. Затем центурионы и декурионы отправились собирать свои разрозненные отряды на улицах, расположенных на склоне холма, где они были невидимы для часовых-сарматов, и там же стали расставлять людей в колонны в том порядке, в котором они будут штурмовать город. Как только все удалились, я заметил Теодориху:

— Не слишком ли ты самоуверен? Похоже, ты не сомневаешься, что мое простое оружие сработает. Но даже если оно и сработает, то почему ты настолько уверен, что мы возьмем город?

— Акх, дружище Торн, — весело произнес он, хлопнув меня по плечу, — среди множества саг, в которых воспевают Джека Победителя Великанов, есть одно старое предание, повествующее о том, как он одолел великана при помощи бобового стебля. Я позабыл, как именно Джек сделал это, но я верю, что овес Торна поможет нам в битве. Что же касается остального… ну… я стараюсь подражать своему благородному отцу. Он говорил, что никогда не сомневался в победе, поэтому-то он никогда и не проигрывал. А теперь скажи мне, дружище, когда ты в последний раз ел? Пойдем со мной и перекусим. Небезызвестная тебе застенчивая девица, которую теперь зовут Аврора, угостит нас походным блюдом — олениной, приготовленной из останков почившего боевого коня.

— Я должен присматривать за этим. — Я указал на металлический сосуд и рассказал, почему мы принесли его обратно.

— Возьми его с собой. Мы вполне можем наблюдать за ним во время еды.

Однако ничего не произошло за то непродолжительное время, что мы просидели за столом; хотя вообще-то еще было рано. Я поблагодарил за угощение Теодориха — и Аврору тоже, заставив ее покраснеть — и, прихватив сосуд, отправился на улицу, где присоединился к turma, к которому был приписан.

Началось напряженное ожидание. Я ждал, а вместе со мной точно так же ждали шесть тысяч остроготов, ждали весь день. За это время, думаю, примерно тысяча из них нашли предлог, чтобы пройтись по улице, где располагался наш turma, и взглянуть на меня и «иерихонскую трубу». Сначала их взгляды были просто любопытствующими и недоумевающими. Но по мере того как тянулись часы, они становились подозрительными, презрительными, даже возмущенными. Кроме того, все воины были в шлемах и доспехах, а день выдался жарким. Мы потели, и наши тела зудели под кожаным и металлическим покровом. Перекусили мы только один раз, в полдень, печеньем из отрубей и теплой водой. Говорить разрешалось только шепотом, не дозволялось производить шум оружием, смеяться и петь — как будто нам было до этого.

После захода солнца стало немножко полегче: сумерки принесли прохладу. Однако моя труба не издавала ни одного звука и не двигалась, поэтому нам ничего другого не оставалось, как только продолжать ждать и надеяться, что рано или поздно это все-таки произойдет. Именно это мы и делали, хотя люди уже начали потихоньку роптать. Когда наступила ночь, воины покорно принялись устраиваться на ночлег на улице, прямо на твердых камнях, все командиры turma выставили дозорных. Поскольку меня не назначили часовым, я отдал сосуд своему командиру, весьма раздраженного вида воину по имени Дайла, и попросил его, чтобы все дозорные этой ночью следили за трубой.

— И немедленно разбудите меня, — сказал я, — если сосуд распухнет, разорвется, зашипит или с ним еще что-нибудь произойдет.

Optio бросил на тот предмет, что я вручил ему, весьма мрачный взгляд, затем скептически осмотрел мои нелепые, слишком большие доспехи и сухо произнес:

— Маленькая букашка, думаю, что ты можешь крепко спать всю ночь. Мой отец — крестьянин. И я могу сказать тебе, что потребуется семь дней, чтобы зерна дали ростки. Если мы собираемся ждать, пока овес пустит корни, чтобы раздвинуть створки, нам всем придется ночевать здесь чуть ли не до конца лета.

Я только пробормотал в ответ смущенно:

— Не думаю, что овсу в самом деле понадобится прорасти… — Но Дайла уже отошел от меня, чтобы расставить первую смену дозорных.

Он был прав в одном. Я всю ночь спокойно проспал, пока меня не разбудило восходящее солнце. Я поспешил к караульному, тот зевнул и бросил мне сосуд, проворчав:

— Нечего докладывать.

Я поймал трубу, осмотрел ее, а затем направился к optio Дайле, прокладывая себе дорогу между проснувшимися и потягивающимися воинами, и попросил у него разрешения отлучиться: я хотел разыскать Теодориха.

В turma всадников мне сказали, что Теодорих, который провел всю ночь в ожидании вместе со всеми, теперь отправился к своему praetorium. Таким образом, я устало потащился к его жилищу, разочарованный и огорченный донельзя.

— Ну, хватит об этом, — вздохнул Теодорих, когда я сообщил ему неутешительные новости. — Следовало попытаться. Позволь мне, по крайней мере, вознаградить тебя за попытку, Торн. Сейчас позавтракаешь, осталось немного конины.

Он попросил Аврору принести еду, а затем вручил ей бесполезную трубу и велел:

— Вот, убери это с глаз долой.

Это была самая унылая и тихая трапеза, которую мы разделили, сидя в уже ненужных доспехах. Уж не знаю, были ли у Теодориха еще какие-нибудь идеи относительно осады. Что же касается меня, то, если бы мне теперь что-нибудь и пришло в голову, я бы не осмелился этого высказать. Итак, мы в полном молчании жевали жесткое мясо, запивая его водой, и тут вдруг с кухни послышалось тихое:

— Ик!

Мы с Теодорихом переглянулись, затем одновременно вскочили на ноги и ринулись к двери. Перепуганная девушка буквально вжалась спиной в стенку тесной кухоньки; на этот раз она была не румяной, а бледной, ее широко раскрытые глаза неотрывно смотрели на сложенный из камня очаг. На одном из плоских выступов Аврора пристроила трубу, а позже, вероятно, положила туда и черпак с длинной ручкой, не заметив, что прислонила его к металлическому сосуду. Теперь она в ужасе смотрела на черпак, который двигался, словно по своей воле, по выступу. Когда мы втроем уставились на него, черпак начал перемещаться еще быстрей, покачался какое-то время на краю каменного выступа и упал на земляной пол.

— Трубный глас! — обрадовался Теодорих. — Он все-таки раздался!

— Однако не слишком громко, — пробормотал я.

— Возможно, этого достаточно. Дай Бог тебе здоровья, Аврора! — Он чмокнул ее в бледную щечку, затем сделал мне знак. — Торн, пошли!

Теодорих нахлобучил на голову шлем, подхватил контус, который положил в сторонке, пока мы ели, и поспешил прочь. Я надел свой шлем и последовал за ним. Не успели мы выскочить из дверей дома, как услышали другой звук. Это было низкое гудение, от которого, казалось, завибрировал воздух вокруг. Теодорих побежал по улице, которая вела к воротам, я за ним. Пока мы бежали, звук стал выше, напоминая своего рода песню без слов, а затем перешел в резкий визг. Остроготы, мимо которых мы бежали, дружно вскочили и теперь топтались на месте, вид у них был ошалевший, в руках воины сжимали оружие. Большинство наших офицеров вытянули шеи, с любопытством выглядывая из-под защиты домов в сторону ворот. Теодорих же, не останавливаясь, помчался прямо на край открытого пространства перед входом. Но никаких стрел сверху зубчатой стены не выпустили; сарматы, должно быть, были сбиты с толку и смущены, как и наши люди.