содержанием самого романа.

2. Сон о дереве.

Говорит царь Волонтоман (Владимир, Волот и т. д.) Давиду:

Мне царю Волонтоману

Мало спалось, много во сне виделось;

Как в моем ли было зеленом саду

Выростало деревцо сахарное,

Из далеча из чиста поля

Прилетала пташечка малешечка,

Садилась на деревцо сахарное,

Распущала перья до сырой земли:

Ужь ты можешь ли, царь, про то ведати?

Им ответ держал премудрый царь:

— Как тебе царю Волонтоману

Мало спалось, грозно во сне виделось,

В твоем ли было зеленом саду

Выростало деревцо сахарное:

У твоей царицы благоверный

Народится дочь Саламидия[111].

Из далеча из чиста поля

Прилетала пташечка малешечка,

Садилась на деревцо сахарное,

Распутала перья до сырой земли:

Как моя царица благоверная

Родит сына Саломона,

А этому сыну моему

На той дочери женату быть.

«Беседа Иерусалимская», хотя в этом месте перепутанная, дополняет это сновидение: древо кипарис — соборная и апостольская церковь Софии Премудрости Божия; поверх того древа сидит птица кречет белый — то у меня будет царь Соломон премудрый; а что на ногах у него колокольчик золотой, то у твоей царицы родится дочь Соломо-нида, а моему сыну Соломону у тебя на твоей дочери жениться, и твоим царством ему владеть будет. Буслаев сравнивает содержание этого сна с загадкой о дереве, которую в русских повестях о детстве Соломона задает Давид своему пока неузнанному сыну; имя Соломонии относит нас, с другой стороны, к тому же соломоновскому циклу: в продолжении тех же повестей, приводимом далее, так именно (Соломонида, Соломониха) зовется жена Соломона, которую похищает его супротивник; она и там названа дочерью Волотомана. Волот, Волотомон-исполин, поставлен народным пересказом вместо какого-нибудь другого имени подобно тому, как кентавр исказился в Китовраса. После того что мы сказали о происхождении последнего, мы не можем согласиться с мнением Буслаева, будто Волот и Китоврас герои какого-то народно-эпического рассказа, чудовищные оборотни, «с которыми вели борьбу какие-то светлые боги или герои, впоследствии переименованные в Давида и Соломона». Мы считаем обратный переход единственно возможным.

Мы ограничились, по необходимости, лишь кратким разбором стиха о Глубинной книге; но и такое поверхностное знакомство с его составом могло убедить нас, что не только в его содержание вошло много богомильских апокрифов (Иоаннова книга, Сказание о крестном древе, о Соломоне и Китоврасе, «Видение Исайи» и т. п.), но что и весь замысел и расположение частей отразили на себе древнюю книгу Иоанна, столь любимую богомилами. После этого мы можем спросить себя, не были ли еретические глубинные, то есть сокровенные, тайные, отреченные книги, в чтении которых духовенство обвиняло Авраамия Смоленского{266}, знаменитым апокрифом, известным у западных катаров под названием Secretum? Отреченная «Книга Глубина», цитируемая Пыпиным, довольно близко отвечает этому названию[112]. Знакомство Авраамия с материалом отреченных сказаний обнаруживается пристрастием его к некоторым иконописным сюжетам, вроде воздушных мытарств, изображения Страшного Суда и т. п. Таким образом, известность на Руси богомильской Иоанновой книги пришлось бы отнести к довольно раннему времени, во всяком случае, ранее XIII в., когда жил и действовал Авраамий (около 1220 г.). Надо только помнить промежуток пяти с половиной столетий и видоизменяющее действие народного пересказа, чтобы понять, каким образом Глубинная книга могла преобразиться в нынешний народный стих. К сожалению, мы не можем проследить с достаточною достоверностью пути этого перехода; рядом с влиянием грамотеев необходимо, кажется, допустить и более живую устную передачу. Наши калики перехожие, главные носители духовных стихов, так странно напоминают богомильских странствующих проповедников! Мы знаем, в каком почете был у последних апостол Иоанн; калики ведут от него свое начало, со дня Вознесения — что опять напоминает первые строки «Вопросов Иоанна»:

Как вознесся Христос на небеса,

Росплакалась нищая братья,

Росплакались бедные-убоги, слепые и хромые:

Ужь ты истинный Христос, Царь Небесный!

Чем мы будем бедные питаться?

Чем мы будем бедные одеваться, обуваться?

Христос сулит им золотую гору, медвяную реку, но Иван Богослов уговаривает его не делать этого: все это у них —

Сильные богатые отнимут:

Ты дай им свое святое имя:

Тебя будут поминати,

Тебя будут величати, —

Будут они сыты да и пьяны,

Будут и обуты и одеты.

Как теперь, с обращением наших калик в настоящих нищих[113], сытые и пьяные понимаются в реальном значении слова, так отвлеченно понимались они вначале, что и теперь еще ясно из контекста стиха: дело идет о питании словом Божиим, именем Христовым. Заповеди наших калик:

А в том-то ведь заповедь положена:

Кто украдет, или кто солжет,

Али кто пустится на женской блуд,

и т. д.

отвечают главным заветам богомильских «совершенных» людей, с содержанием которых мы уже познакомились. Этими тремя заповедями определяются, по нашему мнению, и темы старших, основных стихов: Иосиф Прекрасный был символом плотского воздержания, Иосаф — добровольного нищенства{267} и т. д. Позднее к ним присоединились другие сюжеты легендарного характера, менее отвечавшие основному направлению каличьего стиха и более — складу народных былин: так начали петь о Егории Храбром, о Федоре Тироне{268}. Но мы еще не кончили сближения: богомильские совершители, perfect?[114], отказывались от мирских благ, называя себя Христовыми убогими; их жалкий вид поражал современников:

Est Patharistis

Visio tristis,

Vox lacrimos[115].

Постоянный эпитет наших калик: нищая братия, убогие люди, бедные убогие. Калики странствуют вместе, толпами; богомильские странники ходят всегда вдвоем, а иногда и более: в начале XII в., при епископе Василии, богомильская церковь в Константинополе считала двенадцать старшин, называвших себя апостолами; об австрийских катарах начала XIV в. мы знаем, что у них также было двенадцать апостолов, обходивших каждый год Германию, распространяя в народе свою ересь; они избирали из себя двух старших, набольших (duos seniores): рассказывали, что они раз в году бывают в раю, где беседуют с Енохом и Ильей. Это, вероятно, одна из обычных богомильских басен, которую я привожу в связь с известным апокрифом «обиходов апостольских». Можно предположить, что он распространялся по следам ереси и, главным образом, дал сюжет многочисленным народным легендам о земном хождения Спасителя и его учеников. Наши