— Что он тебе сказал?

— Велел оторвать от костюма правую лапу, чтобы все увидели, что у вас нет руки.

Луи с трудом сдержал крик ярости. Адам Безотцовщина знал и это…

— Где он живет?

— В «Смеющихся сороках», на улице Моконсей. Но я никакой не арманьяк, монсеньор. Он дал мне денег, чтобы я сделал это, вот и все. Я ничего не знаю. Я здесь ни при чем!

Луи отошел от злополучного попрошайки, который тут же был растерзан толпой. Это был настоящий ад. Луи чувствовал себя словно в тисках. Как будто две ладони обхватили его горло и теперь медленно, неумолимо сжимаются…

***

Следующие несколько недель прошли в волнениях и мятежах. Повсюду убивали всех, кого подозревали в сочувствии арманьякам. Иоанн Бесстрашный появлялся на улицах, как настоящий триумфатор, но истинным хозяином Парижа в эти дни стал мясник Башка.

Простой люд узнавал в этом живодере из Сент-Женевьев себя и следовал за ним слепо и бездумно. Даже мелкое духовенство поддерживало волнения. Каждое воскресенье на проповеди священники призывали к убийству арманьяков. Денизо де Шомон охранял мост Сен-Клу, сам Башка стоял на страже у моста Шарантон, Жан де Труа был капитаном Бастилии.

22 мая 1413 года в Париже вспыхнул очередной взрыв мятежа. На сей раз целью бунтовщиков стала королева. Вот уже несколько дней по столице разгуливали самые разнообразные слухи о развратной жизни Изабо Баварской. Вечером двадцать второго парижане, собранные своими квартальными, заполонили главную гостиную дворца Сент-Поль.

Правда, в этот день настроены они были не так кровожадно, как прежде. Мысль о том, чтобы приняться за саму королеву, радовала и возбуждала. Среди присутствующих выделялась Мишалетта. На ней по-прежнему была ее знаменитая маска в виде головы волчицы и непристойно декольтированное платье. Внезапно она совсем отстегнула корсаж и предстала с обнаженной грудью. Вызывая бурю восторга, она принялась трясти своими необъятными грудями и кричать в толпу:

— Эй, сестрица, сюда!

Дрожащая от страха Изабо Баварская стояла посреди комнаты в окружении группы придворных. Надлежало как можно скорее покончить с этим, иначе вакханалия грозила перерасти в настоящую резню.

От толпы отделился Эсташ де Павили. Он огласил имена людей, ареста которых требовали жители Парижа.

Глотая слезы ярости, Изабо вынуждена была согласиться на эти условия и позволить увести нескольких своих подданных: немку Катрин, пророчицу Ингрид, Изабеллу Марешаль, Бонну Висконти и еще полтора десятка придворных дам.

Но мятежники этим не довольствовались. Эсташ де Павили потребовал ареста советника и брата королевы, герцога Баварского. Когда презренная чернь приблизилась к нему, герцог попытался было оказать сопротивление, но понял, что это может стать опасным для самой Изабо, и также позволил себя увести.

Луи де Вивре смотрел на эту чудовищную сцену, едва сдерживая ярость. И внезапно он испытал такое потрясение, что едва удержался на ногах: прямо перед ним стояла женщина, одетая в черное платье с тонкой зеленой накидкой, но на ее шее красовалась голова лани. Незнакомка была высокого роста, ее изящная фигура немного напоминала мужскую… Все поплыло перед глазами Луи! Он видел тело Маргариты! И платье на ней было платьем Маргариты, тем самым, которое он так любил! И еще голова лани, которую срезал со стены Дембридж, чтобы приставить вместо отрубленной!

Луи бросился вперед, охваченный безумием, но Мишалетта со своей волчьей маской и голой грудью отодвинула окружавших ее товарок и схватила старшину за руку, намереваясь привлечь к себе. Пока он освобождался от жарких объятий Мишалетты, женщина в черном исчезла.

Обратно домой Луи брел, шатаясь. Откуда Адам Безотцовщина мог обо всем этом узнать? Ведь о смерти жены он рассказал только двоим: своему собственному сыну и Лисице Фелизе. Безумием было бы предположить, что Шарль передавал эту историю кому-либо из незнакомцев. Значит, Фелиза? Луи хотел уже отправиться к ней и потребовать подробного отчета обо всем. Если придется, он готов был даже пытать ее и убить.

Но Луи вовремя одумался. Он действительно открыл Фелизе правду о гибели своей жены, но никогда не описывал ни фигуру, ни платье Маргариты. Он был в этом уверен!

Откуда, ну откуда Адам Безотцовщина мог проведать о том, что открыто одному лишь Господу?

Ответ на этот вопрос был только один. Вызнать все эти детали мог лишь тот, кто почти равен Богу, являясь вместе с тем его противоположностью, — то есть дьявол!

Луи приблизился к Тассену и тихо заговорил с ним. Не желая его компрометировать, он не должен был делать отличий между ним и прочими. К примеру, он избегал общаться с ним с глазу на глаз. Они встречались только в толпе.

Вот и сейчас Луи вкратце поведал ему о том, что только что произошло.

— Нам известно, что он поселился в «Смеющихся сороках». Убей его!

Помолчав немного, Тассен ответил:

— Это очень рискованно.

— Я знаю. Но если оставить его в живых, я погиб.

Тассен склонил голову.

— Я пойду завтра.

— Будь осторожен. Должно быть, его хорошо охраняют.

Тассен ответил, чтобы Луи за него не беспокоился, и они расстались.

На следующий день, когда Тассен уже ушел, Луи в одиночестве предавался мучительным размышлениям, расхаживая по своей огромной комнате. Впервые приходилось ему прибегнуть к убийству, методу грубому и примитивному. До сих пор он действовал в тени, лишь дергая за ниточки. С тех пор как на его пути появился Адам, все переменилось: теперь сам он превратился в марионетку, которой умело манипулировали. Луи не решался признаться себе в том, что утратил уже всякую надежду. То обстоятельство, что ему пришлось пойти на крайние меры, являлось признанием: он проиграл.

Вечером, вопреки своему обыкновению и к большой радости всей труппы, Болтун вышел на площадь. Он не мог больше дожидаться возвращения Тассена. Тот появился незадолго до полуночи. Они получили возможность побеседовать, не привлекая к себе внимания: все кругом были или пьяны, или уже спали.

— Я подкупил повара, и тот подсыпал в суп яду.

— Он мертв?

— Похоже. Он в агонии.

Луи вздохнул и ничего не ответил. Но он не разделял уверенности своего помощника. «Похоже» его не устраивало. Разве дьявол может умереть?..

***

Иоанн Бесстрашный не присутствовал при последних событиях во дворце Сент-Поль и, надо сказать, не одобрил их. Арестовав Людовика Баварского, родственника короля, толпа зашла слишком далеко. Движение, которое герцог Бургундский развернул сам, теперь не подчинялось ему. Он чувствовал, что инициатива выскальзывает из его рук. Теперь в столице главенствовали Башка и прочие сторонники крайних мер, вроде Кошона. Они могли скомпрометировать все дело.