Телегу приняла секретарша. Ведь могла же, стерва, потребовать с Кеши коробку конфет, а вредную бумажку потихоньку заныкать. Не первый год место просиживала – знала, что к чему, и могла пойти навстречу. Выручала даже тех, кого не следовало, проявляла милосердие. И не раз. А Кеше не помогла. Не из вредности, просто не догадалась.

С Ангарой, и особенно с ее рыбнадзором, у меня отношения, мягко говоря, сложноватые. Может, где-то я и не прав, но это особый разговор и к Перепелкину отношения не имеет. Больше того, в этой истории я вообще сбоку припека, ни убавлять, ни прибавлять выгоды нет, за что купил, как говорится.

Занесло меня в один городишко, чуть меньше нашего поселка, десяток бетонных коробок в два ряда, остальное – Шанхай, да еще вниз по реке три барака для «химиков». Ну и химкомбинат, конечно, чтобы «химикам» было где исправляться и вину свою честным трудом искупать. Рядом с «химиками» и вольные вкалывали, вполне культурные люди. Того же Перепелкина взять – человек вежливый, аккуратный весь из себя, верный муж и заботливый папаша. Две девочки у него росли. Видел их как-то, идут с одинаковыми бантиками и в одинаковых платьицах, беленькие, как цыплята инкубаторные. Одна за левый рукав папаши держится, другая – за правый. Этот Перепелкин даже институт закончил, только с работой у него не клеилось. Переучили, видать, в институте. Сначала мастером поставили – не потянул, мягковат для такого дела. Перевели в конструкторское бюро, и там не сгодился: одни говорили, что слишком глупый, другие наоборот – умный чересчур. Кто прав? Кто виноват? Кто бы разобрался, да охотников не нашлось. Из конструкторов его еще куда-то перевели, потом еще… Короче, пустили по общественной линии. Числился в каком-то отделе, а работал пропагандистом-агитатором. Ходил по цехам с лекциями на разные темы: рассказывал про международное положение в Южной Америке, про жен декабристов загибал, но складнее всего врал про летающие тарелки. Про тарелки даже после смены оставались послушать, ну а про Конго, Хиросиму и прочую политику – это, конечно, только в рабочее время. У мастеров план срывается, у работяг – легальная возможность сачкануть, у Перепелкина – популярность. И он гордился народной любовью. Ни выходных, ни праздников не жалел. Нормальные люди отдыхают, а у него ни в одном глазу. Про тарелки тоже не каждый рассказывать сможет, но тарелки занятие побочное, пустой тарелкой сыт не будешь. Главный хлеб агитатора все-таки – выборы. Это как посевная для колхозника. Здесь уже и начальство начеку. И контроль налажен, и отчетность поставлена. А на девяносто девять целых и девять десятых процента сагитировать не так-то просто. Пахать да пахать. До тринадцатого пота.

Перед выборами все и произошло.

Замотался мужик с этими процентами и перепутал адреса. Вырулил на пригорок в общежитие, где «химички» жили.

Вошел. Поздоровался. Представился.

А они ему:

– Милости просим, если не шутишь, агитаторов мы уважаем, агитируй, сколько влезет, завлекай, только сначала скажи – всех вместе или по отдельности будешь?

А он же деловой, солидного изображает, если дел на копейку, видимость не меньше чем на сотнягу должна быть, у них это первое правило.

– Вместе, – говорит. – По отдельности очень долго, из графика выбьюсь, впереди еще три общежития.

Ну, вместе так вместе. Кто бы спорил, а они девицы не скандальные, для них мужское слово – закон… И начинают раздеваться. У Перепелкина глазенки туда-сюда. Потом – отсюда-туда. А когда уже и самой нерасторопной снимать стало нечего, опомнился мужик, сообразил, чем пахнет.

– Вы что, – кричит, – совсем очумели! Прекратите раздевание!

А они и без того уже прекратили, все как одна. Их знобит, а его в жар кидает. Он – шаг назад, они – два шага вперед. Окружили. На стреме деваха с бедрами от косяка до косяка. И уговаривать бесполезно – сам же приказал, чтобы все вместе, а в исправительном заведении, как в армии, – приказы не обсуждают, народ подневольный.

Перевязали болезному мошонку шнурком от туфли и погнали наши городских. Даже из-за очереди скандала не было, надеялись, что всем хватит. А он возьми да потеряй сознание. Одни говорят, на пятой это случилось, другие – на седьмой. Точно не скажу. Был бы рядом – другое дело, я бы тогда и пропасть человеку не дал, помог бы из мужской солидарности. Но не было меня там.

Сначала они веселились, а когда увидели, что агитатор глаза под лоб закатил, перепугались. В панике даже шнурок развязать забыли. Приодели кое-как и вытащили на крыльцо. Там его в бессознательном состоянии и нашли наши доблестные дружинники. Оттартали в вытрезвитель. У них диагноз универсальный.

Бедняга около суток в себя приходил, а дар речи возвратился только через неделю. Зато другие языки в три смены молотили. Городишко, я уже говорил, меньше нашего поселка, так что быстренько разнесли.

Уснул известным, а проснулся знаменитым.

При самом Перепелкине об этом, конечно, не вспоминали, жалели, а за глаза – кто удержится, не каждый год такая удача мужику выпадает. Чуть речь о какой-нибудь лекции, и сразу: «А не тот ли это пропагандист, которого «химички» изнасиловали?» Но начальству это не понравилось, вызвали на бюро и выразили недоверие – не может человек с такой биографией занимать должность пропагандиста, дискредитирует высокие понятия.

Пришлось уезжать.

Вскорости и я оттуда уплыл.

А лет через десять снова там оказался, проездом. Городишко почти не изменился. Разве что клуб достроили да пивную на базаре спалили. Вышел на берег Ангары, смотрю – суденышко пилит. «Агитатор» называется. Народец на дебаркадере в ожидании мается. А над толпой не сказать что громогласные крики, но довольно-таки явственный гул: «Перепелкин, Перепелкин подходит».

Вот так-то!

Вот она, благодарная память людская. У Маяковского, кстати, подобный случай в стихах описан. Потом еще футболист был – Игорь Нетто, говорят, племянником тому дипкурьеру приходился, в честь которого пароход назвали.

С мужиком на заводе работали. Владимиром Ивановичем звали. По отчеству – потому, что в должности мастера был. Но на вид – бомж, да еще и с большим стажем. Летом – в спецовке поверх линялой рубахи, зимой – в засаленной куртке, которая даже в лесу неприлично выглядит, встретится незнакомый человек – перепугается. А во всем остальном – нормальный мужик, толковый даже, и компанию всегда рад поддержать. Трудились на вредном производстве, заработки по тем временам вполне приличные шли, и алиментов не платил – прибарахлиться имелось на что. И скрягой назвать ни у кого язык не поворачивался: остановишься с ним у пивного ларька, он всегда первым заплатить норовит. Нормальный, говорю, мужик, если приглядеться. Вот только приглядываться у нас не очень любят, а если начинают, то обязательно с другого бока.

А историю с его одеждой я все-таки узнал. Не клещами тянул. Зачем человека пытать, может, у него причины имеются. Сам рассказал. Сидели на травке возле пивной точки. Я как раз вернулся из Рыбинска, с Волги, синца вяленого привез. Лучшей рыбы к пиву нет ни в Сибири, ни на Дальнем Востоке, поверьте уж. Хорошо сидели, до полной откровенности. Работу обсудили, рыбалку, историю с Эдиком Стрельцовым вспомнили, Высоцкого… И как-то незаметно переключились на тряпки. Оказалось, что в молодости к нему привязалась эта зараза всерьез и надолго. И в школе, и в институте в первых пижонах ходил. И «дудочки» с мылом натягивал, и клешами тротуары мел… После института уехал по распределению на ударную комсомольскую со значком на лацкане. Завод молодой, но город старый, с культурными и злачными местами. Было где себя показать. Потому и на работу – как на праздник, в самом парадном, чтобы после проходной хоть на танцы, хоть в ресторан не стыдно заявиться. Выпили с друзьями. Идут, никого не цепляют, но, справедливости ради, все-таки заметно, что не кефир употребляли. И вдруг – милиция. Тары-бары-канцтовары… Сначала вроде отбрехались. Да и о чем спорить – нормальные парни, нормально поработали, нормально выпили, нормально возвращаются по домам. Отпустили, но его оставили в поле зрения. Через квартал та же машина догнала и – здравствуйте еще раз, извольте с нами прокатиться. Попробовал объяснить, что доберется к себе без посторонней помощи, – не дослушали, под белы рученьки и в будку. К вечеру, правда, выпустили, но штраф – по полной программе. Из всей компании пострадал только он один. В первый раз не придал этому значения. А через неделю все повторилось. Опять выдернули его. А когда утром отпускали, пошутили: