Но каждого из таких, по правилам тайных братств, сначала подбирали и на чем-то испытывали очень близкие Ельцину люди. Затем уверенно рекомендовали вождю: «Вот тот человек, который готов выполнять любые дьявольские задания».

Невозможно было при позднем Ельцине, как говорится, за голубые глаза вспорхнуть из третьего ряда прислуги в первые ряды властителей.

И еще, в качестве допущения. Если «царь Борис» запросто поручал «замочить» преданного Лужкова, почему бы ему не дать кому-то задание организовать убийство готовившего его свержение Льва Рохлина? Представителям системной и внесистемной оппозиции это не по плечу, а вот НАДсистемная оппозиция, думаю, проверит, у кого, после ухода Коржакова, появился шрамик на руке от пореза и смешения крови с кровью хозяина Кремля. Тут не важно, кто нажимал на курок и кого обвинило наше левосудие. При умелой организации дела можно подвести под монастырь святую Деву Марию. Важно посмотреть, у кого с июля 98-го года бурно пошла в рост карьера и чьи доверенные люди после этого сами отправились на погост. От прямых свидетельств избавиться можно, а косвенные всегда выпирают острым углом

21

Борис Николаевич любил власть до беспамятства, не представлял своего существования без нее. Так, как акула не может жить без движения. И по доброй воле никогда не уступил бы трон кому-то другому. Он не надрывался на работе, чтобы устать. Нельзя быть президентом больше двух сроков подряд? Крючкотворство! Всегда найдутся поводы, чтобы перехитрить Конституцию.

Но здоровье Ельцина тревожило тех, кто не хотел выпускать Россию из своих лап. Пять инфарктов, забитые бляшками сосуды, аортокоронарное шунтирование — слишком много навалилось на Бориса Николаевича, чтобы безучастно надеяться на авось. Внезапная смерть президента могла привести к опасному вакууму власти и следом — к отвоеванию Кремля представителями патриотических сил.

Я тоже побывал на операционном столе в Кардиологическим центре Евгения Ивановича Чазова и из откровенных разговоров с врачами понял: после операции на сердце ты можешь тянуть еще долго, а можешь сковырнуться из-за рестеноза за первым поворотом. Все зависит от Бога и немного — от соблюдения тобой птичьей диеты (по-моему, на ее основе власть составляла «продовольственную корзину» для россиян).

Ельцин знал это. Возможно, ему подсказали: судьба проектов Всепланетной Олигархии важнее его любви к власти. Нельзя рисковать, необходимо подстраховаться и заблаговременно готовить операцию «Преемник». Надо двигать в продолжатели дела какого-нибудь надежного циника из молодой поросли, проверенного основательно, чтобы тот со своими компаньонами взял Россию за шкирку и лет 15–20 тряс ее, как грушу, не отпуская. До последнего плода. А потом отчалил с капитальцем в загодя подготовленные имения на европейских теплых берегах.

Готовя операцию, Борис Николаевич с удочкой на прикормленном месте или на вышке с карабином у оленьей привадки предавался итоговым размышлениям. Все ли он сделал из запланированного? Ему казалось, что почти все.

Он жил по внутренней установке: если ты задумал до корешков разрушить прежние устои отцов, нащупай точки невозврата и смело их проходи — через страдания людей, через пожарища, через кровь. Чтобы процессы, зачатые тобой, стали необратимыми. Это принцип всех революционеров-сатанистов.

Еще Достоевский вывернул в «Бесах» их суть наизнанку («разделение человечества на две неравные части. Одна десятая доля получает свободу личности и безграничное право над остальными девятью десятыми»). Первые революционеры-сатанисты в Кремле, духовные родители Бориса Николаевича — Ленин, Троцкий, Свердлов — питали ненависть к писателю, ибо видели в «Бесах», как в зеркале, свое отражение. Они казнили царскую семью, чтобы, по словам Троцкого, «встряхнуть собственные ряды, показать, что отступать некуда». Они провели страну через точку невозврата.

В общежитии Академии общественных наук при ЦК КПСС, где рядовой секретарь обкома Ельцин был на партийных курсах, он взял со стола товарища «Бесы», вчитался в них и отшвырнул. Провинциальный функционер, еще близкий тогда к народу, он сам не понял, почему. Но ему стало не по себе: этот эпилептик словно залез в потаенные уголки души Бориса Николаевича. И дома, бывало, в душе булькала муть.

Проезжая не раз мимо Ипатьевского дома в Свердловске, Ельцин думал о судьбе Николая Второго. Царь втянул Россию в Первую мировую войну, довел страну до революции и гражданской войны, то есть набрал грехов выше макушки, но почему-то не подстраховался и не перебил немногочисленных врагов — отдал судьбу своей семьи на их усмотрение. Недальновидный либерал!

Во всем надо доходить до конца: не ты, так — тебя. В Ельцине иногда проявлялся дар предвидения: он мысленно ощущал себя на вершине власти и наблюдал, как другие революционеры хотели отнять эту власть и расправиться с его семьей. Но Борис Николаевич и в мыслях не собирался либеральничать с кем-то: не ты, так — тебя!

Ипатьевский дом как символ заложничества семьи высокой властью отца мозолил глаза не ему одному: вызывал недобрые ассоциации. В 75-м году бывший комсомольский вождь Карелии, председатель КГБ СССР Юрий Андропов вышел с предложением в Политбюро ЦК КПСС о сносе особняка в Свердловске. Второй человек в партии Михаил Суслов его поддержал.

Но упрямый сибиряк Яков Рябов, первый секретарь Свердловского обкома, заартачился. Через своего приятеля и друга Брежнева председателя Совмина России Михаила Соломенцева вышел на генсека: тот сказал, что не дело Политбюро заниматься судьбой старых построек в провинции. Рябов поднялся в секретари ЦК КПСС, но постепенно в результате кремлевских интриг стал терять вес. И сидевший в засаде Андропов позвонил в 77-м году новому свердловскому хозяину Ельцину: пора разрушать Ипатьевский дом. Тот взял под козырек и выполнил задание безо всяких задержек.

Решительность Бориса Николаевича понравилась сверхжесткому Андропову, ставшему генсеком. Он поручил секретарю ЦК КПСС Егору Лигачеву съездить в Свердловск и «посмотреть» Ельцина на предмет его перевода в Москву. Перевод состоялся уже при Горбачеве.

Борис Николаевич всегда поминал добрым словом Андропова. И теперь, предаваясь итоговым размышлениям, думал, что бывший генсек — сам большой мастер находить приключения на голову страны в Венгрии и Афганистане — верно приметил в нем авантюрную черту и готовность щелкать каблуками без размышлений.

Ему нравилось, не обращая внимания на вопли интеллигентов, сносить память в Свердловске об акции революционеров-сатанистов. Он гордился, что переплюнул их всех, этих горе-революционеров, и за короткое время разделил общество, как у Достоевского, «На две неравные части. Одна десятая доля получает свободу личности и безграничное право над остальными девятью десятыми». Одна десятая — это он с Семьей и его опора — олигархи.

И в самой стране он дал полный ход необратимым процессам. Пусть кто-то попытается сковырнуть ельцинизм. И пусть попробует остановить эти процессы и повернуть вспять. Надорвется!

Пройдены точки невозврата в разрушении наукоемкого, высокотехнологичного производства. Нет дороги назад хотя бы к частичному восстановлению ВПК, Армии, Военно-морского флота. А промышленное оборудование, установленное еще в догорбачевские времена, отрабатывает последние сроки. Прошелся беспощадный каток и по селу: 29 тысяч русских деревень уже вымерли.