– Вы были нашими союзниками, не так ли, когда мы освободили наш народ от британского ига?

Соланж отвечала: «Ессстественно», что весьма походило на шипение.

Франция сама себя скомпрометировала, поддерживая этих неблагодарных лесорубов, и из-за этого расточительный король Луи лишился головы. Но что было – то прошло. В отличие от других беженцев Соланж не тратила силы на сожаление о том, что Франция протянула руку помощи неблагодарным американцам, а не собственным мятежным колониям, в частности Сан-Доминго.

Соланж разменяла два последних луидора у мистера Хавершема. Не сомневающийся, что подтверждение из Банка Франции должно прийти со дня на день – «Мы должны иметь терпение, мадам», – он всё же не мог, учитывая его ответственное положение, выдать аванс. Очаровательная мадам непременно поймёт его позицию. Он сожалеет, что воды Атлантики столь беспокойны. Несколько судов, в том числе и британское почтовое судно, не пришли в срок, как ожидалось, и есть опасения, что они утонули. Нет, письмо с подтверждением для Соланж не должно было прибыть на британском корабле. Абсолютно исключено! Non![9]

Когда Соланж оказалась вместе с кухаркой и Руфью в здании рынка, освещённом факелами, она была поражена количеством, просто засильем чёрных, галдящих на своих варварских языках. «Говорите по-английски! – хотелось ей крикнуть. – Или, если нужно, по-французски! У слуг нет права вести разговоры, которые хозяева не могут понять».

Торговки с почтением относились к Руфи, и это раздражало Соланж. Когда белые женщины восхищались Руфью, комплименты тешили самолюбие хозяйки, как если бы нахваливали её чистокровную лошадь. Но на рынке эти странные восторги никак не касались Соланж; её попросту не замечали!

Соланж освоила английский, но Огюстену язык не давался, и американский образ жизни он принять не мог. После рабочего дня он вместе с другими безутешными беженцами задерживался в питейном заведении, где в ходу был французский, обсуждали наполеоновские кампании и без конца горевали о провале попытки Первого Консула по спасению Сан-Доминго. Соланж прозвала новых друзей мужа «Les Amis du France»[10].

Несмотря на то что Огюстен никогда не организовывал сбор сахарного тростника и даже никогда и не видел, как его выращивают, он с видом эксперта обсуждал сельское хозяйство колонии, словно Сюкари-дю-Жардан за его непродолжительное посещение дало очень высокие урожаи.

Огюстен настаивал на том, что новое гаитянское правительство должно возместить ему утрату плантации («Они же украли её у нас, не так ли? Обязаны заплатить.»), и, в конце концов, принялся писать французскому консулу в Новом Орлеане.

Руфь быстро выучилась болтать по-английски, хотя и на простонародном наречии. Пока Огюстен занимался заказчиками Пьера Робийяра и прославлял победы Наполеона, Соланж и Руфь исследовали новый мир. По утрам, как только кухарка разводила огонь в очаге и едкий дым заполнял кухню, Соланж с Руфью выходили прогуляться по прекрасным французским площадям Саванны и гадали, какой известной в городе семье принадлежит тот или иной из изысканных домов. (Руфь, которая могла ходить повсюду и расспрашивать о чём угодно, была отличным шпионом.) Француженка со своей служанкой-негритянкой посещали окрестности, где трудились ремесленники, торговали животными и находились склады леса и кирпича. Грубый ирландец с корабля обзавёлся на пару с братом повозкой, купил тощего вола с выпирающими рёбрами и стал ломовым извозчиком. Ирландец каждый раз приветствовал Соланж, приподнимая шляпу, но она неизменно подчёркнуто игнорировала его.

Такие прогулки часто заканчивались на берегу реки, ниже безлюдного бульвара, в вечно заставленных грузами, полных движения доках, где слышались гэлльский, африканский племени ибо и креольский говоры, где на большие и малые суда поднимали тюки с хлопком и бочки с индиго и сгружали с них изысканные товары и предметы домашнего обихода.

Если бы не Руфь, Соланж наверняка могли бы принять за жрицу любви, обслуживающую моряков и докеров. Кое-кто из этой братии пытался завязать знакомство, но Соланж презрительно отвергала всякие поползновения.

Позже, когда на улицах появлялось больше белых лиц, Соланж с девочкой проводили время в кафе: там, угощаясь кофе с пирожными, политыми тупеловым[11]мёдом, Руфь болтала с каждым встречным и поперечным.

Ко времени их возвращения домой о присутствии Огюстена напоминали лишь грязные тарелки, оставшиеся от завтрака, и запах табака. Соланж меняла прогулочное платье и переодевала Руфь к мессе. Однажды она посетила утреннюю службу в половине седьмого утра, на которую ходили извозчики, грузчики и прачки. Тот самый ирландец подошел к Соланж и без всяких извинений поинтересовался, как она «поживает» в «Новом Свете», и имел наглость представить ей «своего брата Эндрю О’Хара и Марту, его супругу». Несмотря на ледяное молчание Соланж, этот человек позволял себе развивать их краткое знакомство на борту. После этого миссис Форнье со своей служанкой ходили на более позднюю службу. Если в 6.30 была месса для ирландцев, то в 10.30 – для светского общества. Соланж не повторяла ошибку О’Хары, вежливо кивая только в том случае, если кто-нибудь кивал ей, а после службы, в притворе, она старалась заняться служебником или чётками, пока знакомые приветствовали друг друга, шумно щебеча, как было принято в Саванне. Когда утончённые дамы отпускали в адрес Руфи благосклонные замечания, она приседала со словами: «Спасибо, госпожа», – а Соланж с улыбкой взирала на неё, стоя поодаль.

После службы господа садились в повозки, чтобы проехать четверть мили до Бэй-стрит. Соланж и Руфь шли пешком, неспешно прогуливаясь по бульвару среди более преуспевших горожан. Если бы не расовые предрассудки, Соланж могла бы выглядеть гувернанткой для Руфи, которая по дороге указывает на тот или иной предмет, представляющий интерес в целях обучения.

Дамы, которых Соланж не замечала, в свою очередь, игнорировали её, предпочитая посудачить о скандальных слухах и алчно предвкушая новые скандалы. Они особенно интересовались такими делами, в свете которых превозносились их достоинства.

После прогулки все разъезжались по домам, где ужин и непродолжительный сон подкрепляли их перед званым вечером.

Соланж с Руфью возвращались домой и уже никуда не выходили. Соланж не переставала мучить тревога. (Что делать, если Банк Франции подведёт? А вдруг драгоценный документ утонул в бурных водах Атлантики?) И хотя она никогда не прикидывала, сколько может стоить Руфь, но понимала, что продажа девочки способна принести больше, чем заработок Огюстена за несколько месяцев. Каждый день наслаивался новым беспокойством на глухой тревожный фон. Сколько же придётся ещё ждать, прежде чем можно будет начать жить?