А на второй неделе работы все пошло наперекосяк.

Я честно пыталась искоренять сорняки писем, неугодных миссис Бёрд, но скудный ручеек писем и слишком низкая планка Неприемлемого едва позволяли набрать материал на страницу. Я с надеждой вскрывала каждый конверт, воодушевляясь при виде первой невинной строки, за которой сразу же всплывало разрушительное «перестал заниматься со мной любовью» или «и теперь я жду ребенка». Несмотря на убежденность миссис Бёрд в том, что здоровый взгляд на жизнь и небольшая прогулка способны решить любые проблемы, бедам большинства читательниц «Женского Дня» свежий воздух бы не помог.

Впрочем, сдаваться я и не думала. Я пыталась, даже если ничего не получалось.

В понедельник миссис Бёрд громко отчитала меня за предложение напечатать письмо от леди, муж которой завел интрижку.

– Мисс Лейк, вы что, с ума сошли?

Через два дня я вновь пошла на риск: девушка не знала, что ей делать в первую брачную ночь. За этим последовал решительный ответ:

– Разрешите поинтересоваться, мисс Лейк, есть ли в моем списке слово «удовольствие»?

Странно, но случайно мне повезло с вопросом о миссис Битон: существовала ли она на самом деле и правда ли умерла молодой («Разумеется, мисс Лейк, ей было двадцать девять»), и письмо от читательницы из Канады, которой было там очень одиноко («Не стоит быть мрачной, мисс Лейк, пусть соберется с духом»), тоже пришлось кстати, но старательно нарезая полосками проблемы наших читательниц, я не могла избавиться от мысли, что мы не очень-то им помогаем.

– Честно говоря, Кэтлин, – обратилась я к ней однажды утром, когда писем для миссис Бёрд почти не оказалось, – если мы так поступаем с письмами, неудивительно, что их приходит так мало.

– Но кто-то же пишет, – возразила Кэтлин, поглощенная техникой двойного вязания.

– Их могло бы быть больше. Смотри: другие еженедельники полны советов для тех, кому изменяет муж, или тех, кто хочет завести ребенка, или тех, кто не хочет иметь детей, или что делать, если твой жених на фронте уже целый год, а ты не знаешь, вернется ли он оттуда живым. – Я вспомнила Эдмунда. – Вот что волнует людей, а не июньское нашествие муравьев. Кому это вообще надо?

Кэтлин обеспокоенно посмотрела на дверь.

– Господи, Кэтлин, да нет ее там, – резко бросила я. Прошлой ночью город снова бомбили, и смена в пожарной части выдалась особенно длинной. Как и весь Лондон, я спала урывками и вымоталась.

– Нам надо помогать таким, как вот эта леди, – и я зачитала письмо от леди, подписавшейся псевдонимом В тупике.

– Эммелина, – прошептала побледневшая Кэтлин, – не надо.

Я продолжила:

Я посмотрела на Кэтлин, и это было нечестно, так как претензии были не к ней.

– Почему миссис Бёрд ей не поможет? Эта девушка станет несчастной, если он действительно ее не любит. А нам всего лишь стоит сказать ей, что на нем свет клином не сошелся. Или вот, вот это. – Я достала из ящика очередное печальное письмо, которое не в силах была уничтожить.

– Эммелина, прекрати немедленно! – зашипела Кэтлин. – Ты же знаешь, что миссис Бёрд подобного терпеть не может!

– Подобного? – я вспомнила Китти и ее сына. – Боже мой, Кэтлин, да это могло случиться с тобой или мной! Это же живые люди! Вот, послушай:

Я осеклась. Нелегко было довести меня до слез, но слова застревали в горле. Днем раньше я показала это письмо миссис Бёрд, на что та ответила, что не станет отвечать той, которая виновата во всем сама. От подобного ответа мне стало не по себе.

– Кэтлин, так в чем же смысл такой страницы в «Женском Дне», если мы никому не помогаем?

Этот вопрос предназначался не ей, а миссис Бёрд.

Кэтлин была хорошей девушкой, и понимала, что я на грани.

– Эмми, послушай, – тихо ответила она. – Я знаю, что все это ужасно печально. Мне тоже иногда грустно. Но с этим ничего не поделать. Если миссис Бёрд сказала, что не потерпит ни слова о… ну… о беременности, то так и будет. – Пружинки на ее голове согласно качнулись. – Даже если нам это не нравится.

Я отвернулась. Папа смеялся надо мной, говорил, что «вас, барышня, стоило бы назвать Капитаном Настойчивостью», а я всегда считала, что не стоит бросать тех, кто в беде. А в «Женском Дне» моя задача заключалась в том, чтобы делать все ровно наоборот.

Я залезла под стол, чтобы поднять упавший конверт.

– Если бы я забеременела, – обратилась я к темному дощатому полу, – хотелось бы верить, что мы сможем помочь.

Кэтлин ничего не сказала, хотя я слышала, как скрипнул ее стул – должно быть, она встала. Мне ответил другой, холодный голос:

– Так возможно ли это, мисс Лейк?

Бомм! Часы за столом Кэтлин пробили одиннадцать, что означало одно: миссис Бёрд вернулась в редакцию после того, как разобралась с пьянчугой, которого сбили на другой стороне улицы.

Бомм!

Я оставалась под столом, а часы все били и били, и от этого было еще хуже. Хотелось бы мне остаться там, пока не они пробьют все одиннадцать раз.

– Мисс Лейк?

Да, не самая лучшая идея.

– Да, миссис Бёрд? – я вылезла из-под стола, заметив, что Кэтлин побледнела, прямо как леди, которую я увидела убегающей с выставки доктора Криппена в музее Мадам Тюссо.

– Полагаю, мисс Лейк, – спокойно проговорила миссис Бёрд, несмотря на то, что стала свидетельницей вопиюще безнравственного, – это всего лишь ваши предположения?

– Конечно, Бог мой, разумеется! – Все, теперь мне точно конец. – Кэтлин и я просто обсуждали одно из писем.

Кэтлин побелела еще сильнее, и я вспомнила, что обсуждение писем строго запрещено.

– Понимаю, – протянула миссис Бёрд с совершенно противоположным видом.

Я вытянулась, так как должна была встать, еще когда вошла миссис Бёрд и еще потому, что была уверена, что сейчас свершится возмездие.