Когда мы повернули на юг и пошли против течения, они не сумели скрыть изумление. И не отреагировали сразу. Только когда трирема Дилбара повернула вслед за нами, они начали действовать. При виде третьей триремы, замыкавшей нашу эскадру, сотники на берегу яростно закричали, отдавая приказы. Они отчетливо доносились ко мне через воду, и я засмеялся, глядя, как они разворачивают лошадей на берегу в тщетной попытке догнать нас.

Критские лучники нарушили ряды и нестройной толпой побежали за старшими, но, когда мы стали неудержимо уходить от них, все остановились. Подняли луки и по высокой дуге посылали нам вслед залп за залпом. Однако стрелы не долетали и падали в воду за кормой корабля Акеми.

Конники не хотели отказаться от погони. Стегая лошадей, они гнали их по буксирной тропе вдоль берега, надеясь догнать нашу флотилию. А когда догнали трирему Акеми, обнажили мечи. Встали в стременах, выкрикивая оскорбления и вызовы людям Акеми.

Акеми получил от меня строгий приказ не стрелять в критян. Хотя те представляли легкую цель для тех, кто стоял на верхней палубе триремы, Акеми и его лучники не обращали на них внимания. Это как будто бы еще пуще разъярило критян. Они поскакали дальше по буксирной тропе, обогнали корабль Акеми и поравнялись с триремой Дилбара. И наконец оказались на одном уровне с тем местом, где на борту первой триремы стоял я.

Следуя моему приказу, наши люди не пытались скрываться. Продолжая мчаться по тропе параллельно нашему кораблю, четверка критских военачальников получила возможность рассмотреть подлинные гиксосские доспехи и оружие с расстояния меньше ста шагов.

К этому времени они преследовали нас уже около трех лиг, и их лошади начали быстро уставать. Береговой ветер усилился, подгоняя нас, и мы стали быстро уходить от них на юг. Буксирную тропу сменило болото. Копыта лошадей поднимали тучи черной грязи, и бедные животные опускались на колени. Сотникам пришлось прекратить преследование. Они остановили лошадей и обреченно смотрели, как мы быстро уходим от них.

Я был очень доволен тем, как все обернулось. Критяне видели все, что я хотел им показать: три корабля, захваченные пиратами-гиксосами, уходят с пятьюстами лаками серебра Верховного Миноса вниз по реке на юг, в столицу царя Беона Мемфис.

Пришла пора преобразиться для очередной роли. Я приказал принести на палубу критские доспехи и вооружение, захваченные нами в крепости. Наши люди со смехом и шутками сняли гиксосскую одежду и оружие и заменили их полными великолепными критскими доспехами – от позолоченных шлемов и мечей с гравировкой до сапог из мягкой кожи, с голенищами по колено.

Дилбар и Акеми получили строгий приказ не позволять своим людям бросать уже не нужную гиксосскую одежду в реку. Если ее выбросит течением на берег и ее найдут воины Миноса в Тамиате, мой обман будет раскрыт.

Критянам не понадобится ломать голову, чтобы понять, как мы их провели. Поэтому все гиксосское снаряжение я приказал увязать в тюки и надежно спрятать под палубой.

Ветер дул нам в спину, наполняя паруса, весла поднимались и опускались, и мы стремительно продвигались на юг. Триремы Миноса – самые большие и быстрые в мире корабли. Несмотря на множество людей на борту и тяжелый груз серебра, скорость трирем будоражила. К этому прибавлялось радостное сознание того, что мы направляемся домой. Поэтому у всех было прекрасное настроение.

Когда мы оставили позади дельту с ее мириадами протоков и вошли в основное русло, флотилия приняла кильватерный строй и понеслась на юг. Экипажи перекликались с одной триремы на другую, дружески поддразнивая друг друга.

Мы миновали стоящие на якоре рыбачьи лодки, обгоняя другие небольшие суда, везущие сельскохозяйственную продукцию и разные товары. Я смотрел на них с высоты верхней палубы. В экипажах, которые изумленно глазели на нас, было мало египетских лиц, большинство составляли гиксосы.

Мне легко было различать эти расы. Египтяне – красивые люди с живыми, умными лицами, с высокими лбами, большими, широко расставленными глазами и тонкими чертами. Короче, с первого взгляда видно: это высшая раса.

С другой стороны, у гиксосов таких особенностей очень мало. Я ни в коем случае не предубежден против них. Однако у меня есть все причины презирать их, глубоко и горько ненавидеть. Они воры и разбойники, все без изъятия. Они наслаждаются жестокостью и пытками. Их грубый гортанный язык оскорбляет слух цивилизованного человека. Они поклоняются Сету, самому низменному из богов. Они отняли нашу землю и поработили наш народ.

Но я не фанатик. И ненавижу фанатиков. Я отчаянно пытался найти нечто похвальное в национальном характере гиксосов. Все боги знают: не моя вина, что я ничего не нашел.

Пока я смотрел на представителей этой несчастной расы, мне пришло в голову, что когда-нибудь потом нужно будет выразить свое неодобрение более определенным и недвусмысленным образом. Сделать нечто такое, что даже царь Беон сочтет вполне заслуженным.

Поистине это счастливый день для всех египтян, думал я. Я улыбнулся, и тут у меня явилась мысль. Зачем ждать? Весь план возник у меня почти полностью завершенным, его рождение заняло считанные мгновения.

В капитанской каюте на нижней палубе я видел много папирусных свитков и табличек для письма. Критяне – грамотный народ. Они используют разновидность клинописи, похожую на шумерскую. Я мог читать и распознавать эти символы, хотя должен признаться, что тогда не владел разговорным минойским языком.

Как и следовало ожидать, гиксосы были поголовно безграмотны. Однако через своих шпионов я знал, что они захватили и превратили в рабов египетских писцов, которых заставляли читать, писать и переводить для них наши иероглифы.

От тех же шпионов я знал, что гиксосы научились использовать наших птиц, чтобы быстро пересылать сообщения на большие расстояния. Как обезьяны, гиксосы умеют подражать; хотя они редко способны выйти из затруднения с помощью собственных мыслей, использовать плоды чужой изобретательности умеют.

Я коротко распрощался с Зарасом и спустился в каюту под главной палубой. Принадлежности для письма лежали там, где я их видел, в красивой шкатулке с миниатюрным изображением бога письма Тота с головой ибиса.

Я сел на палубу, поджав ноги, и открыл шкатулку. К своей радости, я обнаружил, что помимо свитков папируса разной длины и формы и собрания кистей и чернильных палочек в шкатулке лежали также четыре миниатюрных кокона с мой ноготь величиной, искусно сплетенных из конского волоса. Такой кокон можно привязать к лапке обычного голубя из тех, что мы разводим в пищу. Эти птицы наделены странной способностью возвращаться в голубятню, где вылупились из яйца, и при этом невольно приносить с собой сообщение, прикрепленное к лапке.

Я быстро выбрал маленький листок папируса, способный уместиться в коконе. Затем выбрал самую тонкую кисть для письма и развел свежие чернила.

Думать над сообщением не потребовалось: оно целиком уже сложилось у меня в голове. При необходимости я способен писать не просто крошечные и тесно расположенные иероглифы, но также легко различимые и читаемые, потому что я владею искусством письма.