Последней деталью ружья была вспышка, которую можно было бы приладить сверху, там, где снайперы помещают прицел. Признаться, для этого я уже извлек одноразовую вспышку из нашего собственного «Полароида». Держал вспышку в руке, будто взвешивал ее, и думал о фотоаппарате, заснявшем лицо Мэта, о том жгучем проблеске белого света, о том, как Мэт отшатнулся, быстро-быстро моргая.

Я думал о Шелли Бьюкс, изумленным взором обводящей окрестности, где прожила по меньшей мере два десятилетия, вид у нее такой оцепенелый, будто прямо перед ее лицом сработала вспышка. Думал о черных фотоальбомах на заднем сиденье «кадика» Финикийца. Думал о том фото, которое увидел в одном из них, фото почти наверняка сына самой Шелли.

Прокатился долгий рокочущий раскат грома, от которого, похоже, весь гараж встряхнуло, а потом воздух зазвенел как-то странно. Потом я решил, что это меня дрожь бьет, и быстро вскочил, чувствуя головокружение. Выключил лампу и стоял в темноте, глубоко вдыхая пропитанный запахом меди воздух. И гадал, уж не заболеваю ли.

Звенящий звук в ушах все не умолкал, и как-то разом до меня дошло, что слышу я не последствие громовой встряски. Кто-то налегал на входной звонок.

Ответить на него мне было страшно. По логике тринадцатилетнего, я был совершенно уверен, что звонит Финикиец, как-то прознавший, что я разрешил загадку его «Солярида», и явившийся, чтобы заткнуть мне рот навечно. Я огляделся в поисках какого-нибудь подобия оружия, задержал взгляд на отвертке, но взял вместо нее ружье-веселуху. Мной овладела дикая мысль, что в темной прихожей его можно будет принять за настоящее ружье.

Когда я подошел к входной двери, из грозовых туч донесся новый залп тряхнувшего весь дом грома, и я услышал проклятья, произнесенные шепотом с грубым южноафриканским акцентом. Тревога испарилась, оставив меня стоять на ватных ногах и с царящей в голове пустотой.

Приоткрыв дверь, я произнес:

– Привет, мистер Бьюкс.

Его черты киногероя были изнурены, глубоко прочерчены, а губы до того обесцвечены, будто он долгое время шагал по холоду. Я бы сказал, что с последней нашей встречи он лет на десять постарел.

При всем сокрушительном громыхании и слепящих всполохах дождя еще не было. Впрочем, ветер хлопал полами его пальто, франтовато облегавшего могучий торс и узкие бедра. Это самое пальто носила и Шелли в то утро. На нем оно смотрелось лучше. Порыв ветра бросил серебристую прядь волос ему на морщинистое лысое чело.

– Майкл, – сказал он. – Я не ошитал, что твоя помощь понадобится мне так пыстро или ф ночь фроде этой. Прошу изфинить. Я только… О, Бок. Что за день. Уферен, ты, толжно быть, занят. Занимаешься чем-нибудь со сфоими трузьями. Мне протифно… ф такой краткий срок…

При других обстоятельствах это выглядело бы ловушкой, заманивающей на линию удара. С социальной точки зрения я был не бабочкой, а скорее мотыльком «мертвая голова». Однако в суетных потемках той грозы, что никак не желала разразиться, я едва ли вник в его фразу, что я должен бы заниматься чем-то со своими друзьями.

Гроза, ощущение электрически заряженного воздуха, натужное, хриплое дыхание мистера Бьюкса и все не пойми какие странности этого дня струнами натянулись во мне, едва не вибрируя от напряжения. И все же, невзирая на все, я не удивился, увидев его на нашем крыльце. Что-то во мне ожидало его весь день… ожидало начала третьего акта сегодняшнего представления, завершения сюрреалистичной драмы, в которой я одновременно и главную роль играл, и публику изображал.

– Что случилось, мистер Бьюкс? Шелли в порядке?

– В поря… да. Нет. – Он горько рассмеялся. – Ты ж знаешь, что с ней. В данный момент она спит. Мне нушно пыло уехать. Что-то стряслось. Сегодня я человек ф тонущей калоше, пытающийся фычерпывать воду лошкой. – До меня не сразу дошло, что на языке Ларри Бьюкса тонущая калоша означала тонущую лодку.

– Что случилось?

– Помнишь, я гофорил тебе про мои залы, как ф них фсекда найдется, какой пожар закасить? – Он опять засмеялся, довольно уныло. – Мне стоило бы поберечься с метафорами. Мой спортзал, тот, что рядом с «Микроцентром», помнишь? Там был пожар – настоящий пожар. Никто не постратал, слава Боку за милости Его. Зал закрыли. Пожарные ликфитирофали оконь, но я должен поехать отсенить ущерб.

– Что за пожар?

Этого вопроса Ларри не ожидал и не сразу переварил его. За удивление я его не виню. Сам был удивлен. Не помню, собирался ли я спрашивать его об этом до того, как вопрос уже соскочил у меня с языка.

– Я… я тумаю, долшно быть, молния утарила. Они не гофорят. Надеюсь, это молния, а не старая профотка. Страховая компания меня за старую усохшую мошонку подвесит.

Я рявкнул смехом при этом мимолетном упоминании старой усохшей мошонки. Никогда не слышал я, чтоб взрослый (не говоря уж о пожилом мужчине вроде Ларри Бьюкса) так говорил со мною: с грубой, отчаянной откровенностью, с таким смешением черного юмора и неприкрытой ранимости. Такое давало встряску. В то же время мне явилась мысль в два простеньких, страх наводящих слова: это он – и голова моя слегка закружилась.

Мысли мелькали, словно мельтешили карты, когда сдающий тасовал колоду.

«Скажи ему, чтоб не ездил», – подумал я. Но там ведь пожар был, и он должен поехать, и у меня не было доводов заставить его остаться – ни одного разумного. Скажи я ему, что там человек с фотоаппаратом, ворующим мысли, человек, водящий его жену по кругу, он бы меня никогда больше и близко к Шелли не подпустил. В таком случае он, может, и дома бы сидел – чтоб защитить ее от меня.

Я думал: он поедет, я непременно позвоню в полицию и предупрежу, что его жена в опасности. И опять, спрашивал я себя, опасности от чего? От кого? Человека с фотоаппаратом «Полароид»? Мне было не тридцать, а тринадцать лет, и мои страхи, мои волнения ни в какой расчет полицией не принимались. Слова мои звучали бы речью истеричного ребенка.

К тому же четверть моего мозга лелеяла надежду, что я лишь сам себя пугаю безумными россказнями о призраках: результат детства, в котором я начитался чересчур много комиксов и насмотрелся чересчур много эпизодов из «Людей будущего». Разумный контрдовод из нескольких мощных, недвусмысленных пунктов напрашивался сам собой. Шелли Бьюкс пострадала не от проклятья, наложенного липовым «Полароидом». Она стала жертвой болезни Альцгеймера, не требующей никакого магического толкования. Что до моментального снимка, на котором изображен я, читающий «Популярную механику», то – что с того? Кто-то, должно быть, еще недели назад сфотографировал меня. А я тогда и не заметил. Простые объяснения имеют разочаровывающую склонность оказываться лучшими объяснениями.

Только этот разумный контрдовод был кучей дерьма – и я понимал это. Я знал это. Просто я не хотел этого понимать.

Все это пронеслось у меня в мозгу молниеносно. Ветер гнал по дороге дребезжавшую консервную банку, и мистер Бьюкс обернулся на этот звук, потом перевел смятенный и растерянный взгляд на свой урчавший на холостом ходу лимузин.