— Что значит — нет больше лотков на четыре порции? А в кладовке? За картонными коробками? Дай-ка сюда Рафи…

Глядя, как она встает и отходит в сторону, чтобы продолжить разговор вполголоса, Фред пожал плечами.

— Tы говорила им, что у тебя есть и твоя собственная жизнь?

В ответ Магги напомнила ему времена, когда, став шефом клана, он возвращался домой не раньше пяти-шести часов утра.

— И ради чего? Ради «работы», как ты это называл? Нет, ради того, чтобы болтаться с недоумками по грязным притонам, провонявшим сигарным дымом и одеколоном.

Она снова спросила его, почему он злится на эту ее авантюру с «Пармезаном». Фред предпочел отмолчаться, боясь высказать все, что накопилось у него на душе. Конечно, его злило это позднее, мучительное одиночество, на которое она его обрекла, но главная причина была не в этом. Он злился на то, что она смогла добиться полной профессиональной независимости, которая влекла за собой независимость другого рода, более глубокую. Создавая свой бизнес в Париже, она закладывала основы новой жизни, жизни без Фреда.

В течение последующего часа он ждал с ее стороны какого-нибудь ласкового жеста, которого не последовало. Хуже всего была эта ее манера исчезать из комнаты без предупреждения. Обидевшись, он ушел к себе в кабинет и написал кусок, в котором главный герой изливал весь свой сексуальный пыл на двух проституток, готовых абсолютно на все. Фред сам удивился богатству своего воображения и лихости, с которой он расписывал ситуации, которые сам не переживал. В два часа ночи, в порыве мстительного вдохновения, подогреваемого водкой, он занялся сочинением чисто порнографической сцены, выдохнувшись лишь на заре.

Уже одиннадцать дней, как он не занимался любовью с женой, отныне единственной его партнершей. В деревне с какой-то сотней жителей да еще и с этим Боулзом, постоянно висевшим у него на хвосте, Фред и помыслить не мог о том, чтобы «похаживать на сторону». А ведь в лучшие времена такого просто не могло быть. Он позвонил бы Дженни, своей juck buddy, постоянной подружке: ей нравилось доставлять ему удовольствие, не задавая при этом лишних вопросов, а он в ответ заваливал ее подарками, создавая иллюзию, что та делает это не за деньги. А еще у него была красотка Матильда, недоступная, божественная Матильда. Джанни мечтал о ней, еще когда встречал ее в «Твин-клубе» под руку с Амадео Кортезе, царившим тогда над всем Ист-Эндом; в знак уважения к любовнице капо Джанни легким поцелуем касался тыльной стороны ее ладони, испытывая при этом непреодолимое желание схватить ее, скрутить, чтобы она закричала вот тут, при всех. Когда Амадео умер, она дерзнула явиться на похороны, и вдова плюнула ей в лицо прямо у гроба. Как все бывшие любовницы мафиози, Матильда впала в нищету, работала на полдня в цветочном магазине, жила в ветхой однокомнатной квартирке на окраине Ньюарка. Джованни Манцони навестил ее, чтобы, так сказать, засвидетельствовать свое почтение и заверить, что всегда будет считать ее своим другом. Через неделю после этого они уже переспали вместе, распив предварительно бутылку шампанского, которым отныне ее никто, кроме него, не угощал.

Одной из двух проституток Фред придал черты Матильды и еще больше вдохновился от этого. В своей особой манере он описал два-три затейливых приемчика, которые они обычно с ней практиковали. Фред перечитал написанное. Пусть он не спал сегодня с женой, зато за ночь сочинил на редкость зажигательные четыре странички — он даже сам удивился. Не было бы счастья, да несчастье помогло.

В восемь часов за шторами начало светать, и Магги, свежая и отдохнувшая, потянулась в постели. Она захотела было притянуть Фреда к себе, обнять его и одарить ласками, которых лишила его накануне. Но тот повернулся к ней спиной и сказал, засыпая:

— Я работал всю ночь, дорогая, я просто подыхаю от усталости.

* * *

Бэль приехала в Монтелимар одиннадцатичасовым скорым поездом. Мать ждала ее на автостоянке, прислонившись спиной к машине. С тех пор как «Пармезану» стала угрожать опасность, Магги постоянно испытывала чувство вины, находясь вдали от своей команды. Она была гораздо нужнее сейчас там, на улице Мон-Луи, в двадцатом округе Парижа, чем тут, на холме Мазенк. Бэль удивилась, не увидев отца, который обычно всегда приезжал за ней в сопровождении неизменного Боулза.

— Он спит, — сказала Магги. — Всю ночь воображал себя Стивеном Кингом.

Едва войдя в дом, Бэль поднялась в желтую комнату окнами на юг и оказалась среди своего старого девичьего хлама — вещей, привезенных из разных городов, где побывали Манцони. Вот только из Ньюарка здесь почти ничего не было, кроме плюшевой мыши по имени Грогги, которую она с детства повсюду таскала за собой. Она легла на кровать и достала свой мобильный телефон в надежде обнаружить на нем сообщение от Ларжильера. Этот гад никогда не звонит ей, боясь, чтобы к тому времени, когда они расстанутся, это не вошло у него в привычку. Как будто она требует от него каких-то обязательств или ждет, что он изменит что-то в своем образе жизни! Наоборот, она принимает его таким, каков он есть, со всеми его странностями, даже самыми заумными. Увидев, что сообщений нет, она снова возненавидела его — в сотый раз за сегодняшний день, а ведь был еще только полдень.

Когда Фред встал, Бэль бросилась к нему в объятия и потащила его в летнюю гостиную, чтобы поболтать до обеда наедине. Он сразу заметил оттенок грусти на лице своей обожаемой дочери.

— Ну, расскажи, как ты живешь, — спросил он ее. — Я хочу слышать только дурные новости. Я умею разделываться с ними — есть у меня еще такой талант, доченька.

— Никаких дурных новостей нет.

— Неправда, ты похудела, а это значит, что тебе плохо.

— Да нет же, я вовсе не похудела и мне совсем не плохо.

— У тебя кто-то есть, и этот кто-то заставляет тебя страдать?

— Откуда ты взял? — ответила она, краснея, оттого что отец попал в точку.

— Пусть он мне только попадется, я ему…

— Знаю, папа, ты уже описывал все, что с ним сделаешь. Если я правильно запомнила, ты собирался начать с колен.

— Колени хорошо отделать дубинкой или, за неимением дубинки, свинцовой трубой. Если бить правильно — сбоку, то этот тип всю оставшуюся жизнь будет ходить как по палубе во время шторма. Затем я обработаю ему живот мешком с апельсинами. Знаешь, что это такое?

— Да, папа. Пять апельсинов кладутся в мешок, а затем этим мешком бьют по животу, так чтобы вызвать внутренние кровотечения, при этом снаружи ничего не будет видно.

— Ну, и напоследок — зубы. После моей чистки он будет говорить так: Я фолъфе не фуфу! — что означает: Я больше не буду!

— Папа…

— Если кто-нибудь сделает тебе плохо, я именно это с ним и проделаю. Клянусь тебе. Можешь так ему и сказать.

Несмотря на серьезность тона, Фред испытывал настоящее удовольствие, представляя себе, как расправится с этим паршивцем, влюбившимся в его дочь. Бэль же, несмотря на нарисованные им жуткие картины, не могла не улыбнуться, представив себе разобранного на части Франсуа Ларжильера. Которого она сама же и соберет, после чего он станет ее вечным должником.