Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– В детстве мы с Витой любили спускать на воду лёгкие бумажные или берестяные кораблики. Волны подхватывали лодочки, и они неслись все дальше и дальше. Мы загадывали желания и верили, что они будут донесены до кого надо и исполнены… Дети.
– Вы с ней совсем не похожи.
– Ну да. Ведь у нас мама – одна, а отцы – разные. Мой ушел из семьи, когда мне было два года, а потом мама вышла за другого, и родилась Вита. Ее отец, кстати, умер не так давно. Он работал на зерновом току, упал в резервуар с пшеницей и задохнулся.
– Оу… А мать где?
– Живет в соседней деревне, на пенсии уже.
На берегу кто-то соорудил простенький деревянный столик и две лавки с обеих сторон. Там Владимир и разложил пожитки, а потом взялся руками за удилище и погрузился в созерцание речной ряби и маленького поплавка из пластмасски и гусиного пера. Звуки природы стали будто громче: плеск воды, шум ветра в липах и соснах на высоком берегу, песни незнакомых мне птиц.
Прошло не так много времени, как у Владимира заклевало. Раз! И он выхватил из воды трепещущую серую рыбину, похожую своим зубчатым хребтом на маленького дракона с длинным носом. Она билась о песчаный берег и блестела под лучами малинового вечернего солнца.
– Ты посмотри! Это же стерлядь! Вот повезло! А я сначала подумал, что лобарик5, не рассмотрел сразу в сумерках… Так странно! Она обычно только в закидушку попадается, а здесь на удочку клюнула. Надо же!
Он ополоснул бьющуюся рыбину из бутылки и уложил на сколоченный на скорую руку стол. Уверенным движением отрубил ей голову, вырезал внутренности, а тушу разделал на равные куски.
– Хочешь попробовать?
– Сырую? – лицо мне было еще подвластно, поэтому Владимир, скорее всего, прочитал на нем отвращение, отчего рассмеялся.
– Конечно! Это же настоящий сибирский деликатес!
Он вгрызся в кусок, будто варвар, и по его губам и подбородку размазалась кровь.
– Ммм! – глаза послушника блаженно закатились. – Только в этих местах водится такая стерлядь – с желтым жиром. Лучше, конечно, есть строганину – замороженную рыбу. С солью и перцем. Но в походных условиях можно и так, – он продолжал пережевывать филе с видом знатока. – Так что, надумал?
Я посомневался какое-то время, но потом все же кивнул.
– Давай. Хуже, чем сейчас, мне все равно уже не будет.
Он поднес к моему рту солоноватый от крови кусок. Я откусил мягкое серое мясо, похожее на желе, и… это оказалось действительно очень вкусно.
– Неплохо.
Рыба была не очень большая, поэтому мы расправились с ней довольно быстро. Остальное – голову, хвост, плавники, брюхо, кожу и колючий хребет – Владимир бережно собрал и положил в котелок. Чуть позже добавил туда пару ершей, что попались на удочку, налил воды, которую мы набрали в скважине возле храма, и подвесил обугленную посудину над костром.
– Это будет царская уха! – пообещал мне послушник, разрезая картофелину прямо в руке.
Его азарт и хорошее настроение передалось и мне. Я и не заметил, как начал смеяться и шутить вместе с ним. Зачарованно наблюдал за тем, как он вытаскивает из воды одну щуку за другой. Извивавшиеся на песке речные хищницы удивленно пучили глаза и раскрывали зубастые пасти, а потом летели в пластиковое ведро. Стерлядь больше не попадалась. Да и ловить ее было, оказывается, нельзя – исчезающий вид.
– Завтра на обед будут котлетки, – торжествовал послушник, убирая ведро с рыбой под дерево, чтобы случайно не споткнуться о него в темноте. – Хорошо!
Аромат рыбы, лука и лаврового листа ударил в нос, когда на Тобол спустилась черная ночь и над лесом на противоположном берегу повис белый полукруглый месяц. Владимир налил уху в две железные кружки и поставил их на прохладный песок немного остыть. Потом, дотронувшись до моих рук, полез в палатку, откуда вернулся со стареньким клетчатым пледом и укрыл меня им.
Покрывало собиралось в складки, поэтому я выглядел, как ждун6, наблюдавший, как Владимир закапывает в тлеющие угли несколько картошек, а потом берется за гитару и перебирает струны.
– Э-э-э… – разочарованно протянул он, повернул двумя пальцами колок и снова прислушался к звуку. – Любит же она расстраиваться по пустякам!
Я весело хмыкнул, а он улыбнулся только тогда, когда услышал нужный ему звук. И наконец запел вполголоса:
Крыши домов дрожат под тяжестью дней,
Небесный пастух пасет облака.
Я отвел глаза на сверкающие серебром волны Тобола и думал о том, что все-таки принял правильное решение – приехать сюда. Первое самостоятельное решение!
Здесь, рядом с Владимиром, я чувствовал себя живым и даже немного свободным. Он не смотрел на меня с жалостью, как мои столичные друзья и знакомые, не указывал, что делать, не контролировал, как это делали родители. В монастыре со мной разговаривали, будто со мной было все в порядке.
У меня задрожала нижняя губа и защипало в глазах. Хорошо, что Владимир был занят пением и гитарой. Или он из солидарности усердно делал вид, что смотрит на гриф?
Город стреляет в ночь дробью огней,
Но ночь сильней, ее власть велика.
Я начал подпевать ему дрожащим голосом.
Тем, кто ложится спать, спокойного сна.
Спокойная ночь7.
Он поднял на меня глаза и улыбнулся. Я еще никогда не пел с кем-то вот так ночью на берегу реки. Да еще и трезвый. Это было необычно!
– Гитара помогает забыть о плохом, – сказал Владимир, откладывая инструмент.
– В твоей жизни было что-то плохое?
– А как же! – хмыкнул он, но подробности не стал рассказывать. Послушник потянулся к своей кружке, попробовал и довольно кивнул. – Ну вот. Немного остыла.
На поверхности ухи расходились аппетитные жирные круги. Душистая, пахнущая костром, приправленная лучком и перцем, она была не хуже, чем песни под гитару на пустынном берегу сибирской реки. Владимир сидел рядом со мной на чурке и время от времени предлагал мне отпить из кружки. Дожевывая картофель, что скатился на дно металлической кружки, я попросил добавки. Владимир довольно улыбнулся.
Послушник вдруг спохватился и таки пошевелил в золе дымящейся палкой. Выкатил из-под тлеющих дров обуглившиеся картошки. Обжигаясь, дуя на пальцы, он разломил одну и остудил для меня, а сам принялся за другую. Какой же вкусной и пахучей она оказалась! Посыпанная крупной солью, вприкуску с серым хлебом на закваске, что остался от ужина у отца Серафима.
– На свежем воздухе всегда вкуснее, – заметил Владимир, подбрасывая ветки, чтобы развести огонь снова.
– Часто выбираешься сюда?
– Бывает. Иногда с Витой приходим. Но она с ночевкой никогда не остается. Предпочитает спать дома, потому что ей в любое время могут позвонить с фермы, если какое-то животное заболеет. Поставить укол или роды принять у коровы. Подскакивает хоть в час ночи, хоть в пять утра и сразу туда. Хотя спит она очень плохо, бессонница постоянно мучает.
– И Вита сама всем этим занимается? – мало сказать, что я был поражен. Пожалуй, я был обескуражен.
– Ну да. Например, если ветеринар в отъезде… Короче, она может сама заменить любого сотрудника, и доярку, и скотника…
– Верится с трудом.
– Почему?
– Там, где я жил до этого, девушки обычно были либо блогерами, либо моделями, либо фотографами…
– Ну да. Витка у нас молодец! Разбирается во всех этих бумагах, цифрах. Да и вообще без дела не сидит. Уважаю ее!
Владимир снова поил меня из кружки, а потом продолжил играть какую-то песню, которую я не знал. И еще одну. Было уже далеко за полночь.
Сытый и уставший от впечатлений, я зевнул. Владимир бросил на меня быстрый взгляд.
– Положить тебя спать? – Он отложил в сторону гитару.
– Было бы неплохо.
Послушник отцепил ремни, что удерживали меня в кресле, и, пыхтя, затащил меня в палатку.
– Зачем ты это делаешь? – спросил я его, когда он застегивал молнию на спальном мешке.
– Что именно? – Владимир непонимающе уставился на меня.
– Так… заботишься обо мне.
– А как по-другому? – он