– Давайте-ка я вас в больничку отвезу, – проговорил человек. Стоять ему было трудновато, он, как давеча Саша, опирался рукой о стену. – Вон кровь у вас идет.

– Что случилось? – спросила Тонечка. – Вы кто?

– Отец Илларион, – спохватился человек. – Служу здесь, в храме. Вот ведь пакость какая, господи прости.

– Я на улицу выйду, – выговорила Саша. – Подышу.

Отец Илларион крепко взял ее под руку и повел. Тонечка потащилась за ними.

С некоторым трудом все трое выбрались из храма. Саша была бледной, почти зеленой, и кровь все капала.

В кустах сирени по правую руку располагались несколько ветхих лавочек, но они туда не дошли. Саша опустилась прямо на ступеньку. Тонечка пристроилась рядом с ней.

– Я сейчас посижу немного, – пробормотала Саша виновато. – И мы пойдем.

Отец Илларион, потоптавшись, тоже уселся рядом.

– В больничку надо, – заметил он. – Кровь не останавливается.

Тонечка полезла в рюкзачок, заменявший ей дамскую сумку. В Москве этот самый рюкзачок в вензелях и кренделях знаменитой французской фирмы имел большое значение, подчеркивал статус и служил предметом гордости. В Дождеве Тонечка носила его исключительно потому, что он был удобен – в него, помимо всего прочего, помещались батон, полкило колбасы и бутылка можайского молока.

Нужно чем-то остановить кровь. Прямо сейчас.

Она выхватила марлевую маску и велела Саше прижать ее ко лбу. Саша послушно прижала. Запасы пластыря у Тонечки никогда не иссякали, она то и дело стирала пятки чуть не до мяса, при этом совершенно не имело значения, новая обувь или старая!.. А мирамистин таскала с собой потому, что Родион лазал по кустам, провалившимся мосткам и развалившимся домам в поисках «красоты».

– Помогите мне, отец.

– Да, да, что нужно?

Тонечка брызгала антисептиком и отрывала куски пластыря, отец Илларион прижимал сложенную вдвое марлю к ране, и операция завершилась благополучно. Кровь перестала сочиться.

– Все равно в больницу нужно, – заметил отец. – Чтоб зараза никакая не попала.

– Да я побрызгала.

– Я, когда падала, об угол ударилась, – сказала Саша и закрыла глаза. – Сильно.

– Ты видела, кто на тебя напал?

Она покачала головой.

Отец Илларион вздохнул:

– Сволота какая, прости господи. Средь бела дня храм грабить! Надо ж такое удумать!

– Сколько их хоть было? – спросила Тонечка.

– Да не видел я, – ответил отец Илларион виновато. – Если б увидел, не допустил бы! Огрели меня чем-то, а я тоже хорош! Сразу и завалился!

– Я даже не поняла, вы живы или нет.

– Так я тоже сразу не понял, – признался священник.

Он был большой, сильный, из-под рясы выглядывали высокие сапоги, словно он приехал с охоты. Сколько ему лет, не понять – могло быть тридцать, а могло и пятьдесят.

Саша прерывисто вздохнула и привалилась к Тонечке.

– Может, все ж таки в больничку поедем?..

– Что вы заладили – в больничку, в больничку, – сказала Саша, не открывая глаз. – Мы вот сейчас посидим и пойдем себе. Я отдохну немножко.

– Сколько раз мне муж говорил, чтоб я в уличные бои не вступала! И все без толку. – Тонечка тоже прикрыла глаза. Коленка наливалась болью и, кажется, распухала.

– Это он дело говорит, – одобрил батюшка Тонечкиного мужа.

Так они сидели, вздыхали, переживая происшествие, и солнце зашло за голубой с золотыми звездами купол, весенние яростные лучи вырывались из-за него.

– Так что случилось-то? – в конце концов спросила Тонечка. – Расскажите, батюшка.

– Я каждый день в храм прихожу, – начал отец Илларион. – Помолиться, душу в порядок привести. Ну, и в храме чего-нибудь подделать, там всегда работа найдется.

– И сегодня пришли?

– И сегодня пришел, – кивнул отец Илларион. – Только я обычно машину с этой стороны оставляю, а нынче со стороны кладбища бросил. Надгробие там завалилось, так я поправлял. А потом замок открыл, перекладину снял, внутрь вошел. Ну, помолился, как мне хотелось, в алтарь сходил, поздоровался со всеми. – Тут он вздохнул. – Они ж все живые! И святые, и преподобные, и старцы со старицами. Потом к батюшке Серафиму отправился, лампадку поправил, поговорил с ним. – И опять вздохнул. – Тут меня и оглушили. А я-то хорош! Здоровый мужик, а сразу свалился.

– Так это смотря как оглушили, – пробормотала Тонечка. – Хорошо, что не убили.

– Бог милостив, – отец Илларион махнул рукой. – А вы откуда будете, матушки? И как в храм попали?

– Мы на Заречной улице живем. А к храму просто так пришли, посмотреть. А потом увидели, что открыто, ну и вошли.

Илларион кивнул, принимая объяснение.

– Я вас нашла и… перепугалась. Вы на полу лежали, как мертвый. А тут Саша закричала, я к ней, а у нее все лицо в крови! И никого уже нету. Только мне показалось…

– Что? – спросила Саша.

– Что их несколько человек было, – договорила Тонечка. – Не один.

– Я не поняла, – призналась Саша.

– Я тоже не заметил, – поддержал отец.

– А у вас есть что брать? – спросила Тонечка и вдруг покраснела. Ей показалось, что она задала бестактный вопрос. – То есть в храме?

– То-то и оно, что есть. – Отец Илларион потер затылок, как видно, ему тоже сильно досталось. – При советской власти храм бедствовал, в запустении был. Тут, в Дождеве, народ небогатый. Туристы нас не балуют, в стороне мы. В Тверь и в Питер дорога в обход нас идет.

Тонечка кивала, это все ей было известно.

– А в девяностые, – отец Илларион вздохнул, – на храм наш жертвовать стали… щедро.

– Вы так говорите, батюшка, как будто это плохо.

– Да оно не плохо, конечно, только хорошего тоже мало. Про Диму Бензовоза не слыхали?

Саша покачала головой, не открывая глаз, а Тонечка переспросила:

– Про кого?

– Был такой авторитет, звался Дима Бензовоз. Бензин тоннами воровал и цистерны по заправкам разгонял, говорят, такие барыши имел, куда там «Норильскому никелю». Так вот он родом отсюда, из Дождева. Он храм наш, считай, облагодетельствовал. Иконы дарил афонские, все в золотых окладах. Паникадило, то, что у нас в самом центре стоит, на заводе в Златоусте лили, из чистого серебра! Потом еще золотили, а бирюзу из Индии везли. А жертвенник, а крест!.. Лампады у нас не только в алтаре, а по всему храму были из чистого золота.

– Ох, ничего себе, – пробормотала Тонечка.

– Вот предшественника моего из-за всего этого богатства топором и зарубили, – неожиданно закончил отец Илларион. – Он злодеев прогонял, пускать не хотел, да разве с ними сладишь, ежели он один, а их… целая свора!..