— Кто-то хотел не только убить вашего брата Джулио, мистер Импортуна, — объяснил Эллери, — но и вывалять в грязи вашего брата Марко. Кто настолько ненавидел их обоих, чтобы убить одного и оклеветать другого?

— Я уже говорил инспектору Квину и другим полицейским чиновникам, которые побывали здесь сегодня, мистер Квин, что по отношению к Джулио не могу себе представить ничего подобного. Он походил на толстого и веселого щенка сенбернара, который, играя, опрокидывал мебель и сбивал людей с ног. У него не было ни желания, ни средств кому-то повредить. Он был щедрым и богобоязненным человеком, всегда помогавшим другим…

— Вы описываете святого, мистер Импортуна, — заметил Эллери. — Но его портрет в этой квартире свидетельствует, что у святого имелись некоторые слабости. Например, игра…

— Если вы предполагаете, что у Джулио были финансовые затруднения: скажем, с мафией или еще с кем-то в преступном мире, мистер Квин, то уверяю вас, это не так. А если бы они и были, то мы с Марко давно бы избавили его от них. — Мягкие губы растянулись в улыбке.

— Ну а женщины? — осведомился Эллери.

Нино Импортуна пожал плечами:

— Женщин у Джулио было много. Но к тому времени, как он бросал их, они становились богаче и счастливее.

— У женщин иногда бывают ревнивые мужья, мистер Импортуна.

— Джулио не связывался с замужними женщинами, — резко сказал мультимиллионер. — В нашей семье это всегда строго запрещалось. Уважение к святости брачных обетов воспитывали в нас с детства. Джулио мог спать с чужой женой с такой же вероятностью, как изнасиловать монахиню.

— Тогда как насчет вашей деловой империи, мистер Импортуна? Едва ли вы трое могли достичь подобных успехов, не наступив на ноги многим — фактически не разрушив несколько жизней. В бизнесе Джулио тоже был святым?

Губы раздвинулись снова.

— Вы не колеблетесь говорить откровенно, мистер Квин, не так ли?

— Да, если речь идет об убийстве.

Мультимиллионер кивнул:

— Вижу, вы преданы своему делу. Нет, мистер Квин, Джулио не питал склонности к большому бизнесу. Он часто говорил, что был бы куда счастливее в качестве venditore di generi alimentari,[34]продавая целыми днями помидоры и сыр. Я не отрицаю справедливости ваших слов. Чтобы делать большие деньги на международном рынке, нужно быть… как это вы говорите… inumano[35]… spietato[36]… бесчувственным. Марко и особенно я можем быть spietato, когда это необходимо. Я никогда не просил Джулио присоединяться к нам в подобных делах, а если бы попросил, то он бы отказался. Я держал Джулио в стороне, ради спокойствия его души. Как я уже сказал, Джулио был добрым, богобоязненным человеком. Его любили абсолютно все.

— Боюсь, что не все, — вздохнул Эллери. — Нам известно по крайней мере одно исключение. А Марко, мистер Импортуна? Его тоже все любят?

Массивная голова покачнулась — Эллери не мог понять, в знак отрицания или раздражения. Мультимиллионер что-то тихо и быстро пробормотал по-итальянски, чего Эллери не смог разобрать. Глядя в глаза Импортуны, он подумал, что, возможно, это к лучшему.

— Пожалуй, — внезапно заговорил инспектор Квин, — мы переберемся в квартиру напротив, мистер Импортуна, и побеседуем с вашим братом Марко. Нам давно пора это сделать.

* * *

Если обстановка способна говорить о человеке, думал Эллери, то Марко Импортунато был самым эксцентричным из трех братьев. Его квартира отличалась от апартаментов Джулио, как эпоха Энди Уорхола[37]от Флоренции времен Микеланджело. Все поздневикторианские украшения были удалены, переделаны или скрыты. Белые кубические комнаты походили на больничные палаты, за исключением ярких разноцветных полов. Иногда на глаза неожиданно попадался какой-нибудь артефакт — предмет мебели невообразимой формы и из столь же невообразимого материала, несколько причудливых скульптур, а на одной стен красовался гигантский насос фирмы «Тексако», грозящий свалиться на голову какому-нибудь любителю поп-арта. Эллери задержался в маленькой комнате, любуясь триумфом модернизма над традициями — репродукцией «Композиции в сером и черном» Уистлера, абсолютно точной, за исключением того, что рука старой леди сжимала огромных размеров банан. Другая комната, очевидно, предназначалась для психоделических световых эффектов — Эллери увидел прожекторы, софиты и прочее оборудование, которое можно было регулировать, играя на инструменте, похожем на орган, и, должно быть, рассчитанное на десять тысяч ватт. Ему пришло в голову, что Марко принадлежит к типу ньюйоркца из журнала «Плейбой», который бежит покупать «мазерати-гибби» ради его способности увеличивать скорость от нуля до ста миль в час за девятнадцать и восемь десятых секунды и испытывает его, мчась к Вестсайдскому шоссе в часы пик.

Они нашли обладателя этих современных сокровищ во вполне ортодоксальном помещении, совмещающем спортзал и игровую комнату. Он был одет в бордовое трико и сидел, скрестив ноги, на батуте, держа в руке стакан, наполненный жидкостью, которая выглядела и пахла как дешевое неразбавленное виски. Бар из черного дерева и стекла, очевидно доставленный из другого помещения, демонстрировал многочисленные признаки предыдущих возлияний.

— Нино! — Марко сполз с батута, не выпуская стакан. — Слава богу! Я пытался связаться с тобой — звонил Вирджинии не знаю сколько раз. Где ты был? Господи, Нино, если я когда-нибудь нуждался в тебе, так это сегодня — в самый ужасный день моей жизни. — Он бросился в объятия брата, расплескивая на обоих виски и рыдая.

— Питер, — произнес Импортуна. Как обычно, в его тоне не слышалось никаких эмоций — ни смущения, ни досады, ни отвращения, ни даже беспокойства.

Эннис поспешил на выручку. Вдвоем они подтащили Марко к стулу. Нино Импортуна забрал у него стакан, а Эннис взял со стойки бара салфетку и начал вытирать пиджак Импортуны.

— Ничего, — отмахнулся мультимиллионер. — Как видите, он пьян, инспектор Квин. Думаю, вам лучше отложить разговор на другое время.

— Нет, сэр, я расспрошу его теперь, если вы не возражаете. — Инспектор склонился над плачущим человеком: — Вы меня помните, мистер Импортунато?

Марко что-то буркнул.

— Вы знаете, кто я?

— Конечно, знаю, — брюзгливо, но неожиданно четко отозвался Марко. — Вы коп, инспектор какой-то там.

— Квин. А это Эллери Квин, мой сын. Простите, что заставили вас ждать весь день…

— Чертовски верно. Слышишь, Нино? Вот почему я надрызгался. Ждал их проклятых вопросов и не мог ни о чем думать, кроме как о бедном старине Джулио. Ведь он никогда и мухи не обидел. Верни мне мой стакан.