Но крика все не было. Смертоносцы шли над ее головой, волоча щупальца по земле. Они извивались и кружились, и вместе с ними извивалась и кружилась Дженин. Они как будто сами танцевали с ней, уступая ее то одному, то другому партнеру, когда очередное щупальце, повальсировав с ней мгновение, отвешивало поклон, и на его место приходило новое.

Сложно сказать, сколько мы так стояли, и сколько она так качалась и танцевала. Скорее всего, считанные минуты, но они тянулись долго, как часы.

Наконец они миновали. Зазвенел отбой тревоги. Дженин одна стояла во дворе, все еще держа на руках маленького песика. Повсюду на земле осталась слизь. Осторожно переступая ее, Дженин двинулась к школе. Ей открыли дверь и впустили внутрь. Послышался собачий лай, а потом дверь класса распахнулась, и вошла Дженин. С пустыми руками. Должно быть, передала собаку кому-то из учителей.

Ни слова никому не говоря, она вернулась на свое место, достала учебники и стала дожидаться продолжения урока. Все смертоносцы ушли, и в небе посветлело. Уборщик уже был во дворе, разбрасывая лопатой реагент на кучи слизи.

Учительница посмотрела на нас, словно хотела сказать что-то, что-то очевидное и бессмысленное, вроде: «Это был очень опасный и необдуманный поступок, Дженин. Ты могла погибнуть!»

Но слова не шли. Она, как и мы все, понимала, что поступок Дженин был не только опасным и необдуманным. Вдобавок он был бесстрашным и отважным.

Учительница подошла к ней и положила руку ей на плечо.

– Молодец, Дженин, – прошептала она. – Это было храбро. Опасно, но храбро.

Лицо Дженин оставалось таким же бесстрастным, как всегда. Она лишь улыбнулась легонько и открыла книгу, готовая приступить к уроку. Я внимательно посмотрел на нее: на ее загорелую кожу и лицо с идеальными пропорциями, на глубокие, безобразные шрамы, которые шли по скулам к губам. Никогда за всю свою жизнь я не знал таких, как она. За ней я отправился бы на край света.

Мне казалось, что я должен был сам попытаться спасти эту собаку. Что я трус, потому что этого не сделал. Но я также понимал, что если бы пошел туда, то лежал бы сейчас мертвым на щебне школьного двора, с кислотными ожогами по всему телу и ядом на коже. И щенок тоже был бы мертв. Так какой был бы в этом смысл?

Танцы не были моей сильной стороной.

В общем, в героизме без навыков мало толку. Он может так и остаться бессмысленным самопожертвованием или пустым жестом. Но Дженин не была самонадеянной, она знала, что нужно делать и как себя вести. Она не собиралась жертвовать жизнью ради собаки. Она хотела спасти щенка – и сделала это.

Может, как и смертоносцы, она и была дикой и свободной.

Но в отличие от них, у нее были мозги.

Мне удалось поговорить с ней, когда мы возвращались в тот день домой.

– Ты вела себя очень храбро, Дженин, – сказал я. – Разве что немного глупо.

– Совсем как ты, значит. Только наоборот, – парировала она.

Я не сразу сообразил, что она имеет в виду. Но она улыбалась. Так что я предположил, что это такая шутка.

– Так ты поедешь с нами? – спросила она. – Мы уплываем на эти выходные. Твои родители не против?

– Э-э… Строго говоря, они еще не ответили. Но надеюсь, они в конечном итоге согласятся, – ответил я.

– Ты всегда на что-то надеешься, да, Кристьен? – заметила она.

– Да, – решил я. – Так и есть, пожалуй.

Только она и половины моих надежд не знала. Не знала, какой важной их частью была она сама.

На папу рассказ об этом происшествии произвел хорошее впечатление, а вот на маму – нет.

– Какая дикость, – сказала она. – Рисковать жизнью из-за собаки.

– Но это же охотники за облаками, они вообще очень храбрый народ, – ответил папа. – И находчивый. Он наверняка будет в безопасности, если проведет пару дней с такими людьми.

– С такими людьми, вот именно, – повторила мама, но с другой интонацией. Было буквально слышно, что она говорит курсивом.

Ей очень сильно не нравились такие люди. У таких людей было слишком много татуировок, шрамов и колец в ушах, они пользовались ножами чаще, чем вилками, и не говорили «прошу прощения», когда выходили из-за стола (если у них был стол, из-за которого можно выходить).

– Не вижу вреда в этой поездке, – сказал папа. – Это же только на выходные.

– А как же его уроки?

– Сделает перед отъездом.

– Нет, они ведь уезжают сразу после школы.

– Значит, сделает на борту. В пути у него будет полно времени. Здесь же нет никаких облаков, верно? Они проплывут часов десять, не меньше, наверное, прежде чем найдут облако. К тому же, как эта девочка делает уроки и где? На борту и делает, надо полагать.

– Если она вообще их делает, – фыркнула мама.

Потому что, конечно, подумал я, не станут же такие люди тратить время на уроки.

– Все она делает, – ответил я. – Всегда и все без исключения, между прочим.

Я мог бы добавить, что по успеваемости она в пятерке лучших в классе. Но тогда меня спросят, почему я не в пятерке, а это был не тот разговор, который мне хотелось сейчас заводить.

– Ну же. Давай отпустим парня, – великодушно сказал папа.

– Ну…

Это был хороший знак. У мамы заканчивались возражения, и ее возражения исчерпывали себя.

– Ладно, так и быть – но только один раз. И уж постарайся не забыть про уроки, это все, о чем я прошу.

В этом вся моя мама. Она хорошая, но ужасно не любит идти на уступки. А если уступить все-таки приходилось, ей обязательно нужно было поставить свое условие. Можешь поехать, но выучи при этом уроки. Можешь взять еще конфету, но потом почисти зубы. Непременное какая-нибудь оговорка.

Иногда я даже жалел, что у меня нет брата или сестры. Тогда она могла бы не обращать столько внимания на меня одного. Если бы она пилила двоих, каждому доставалось бы вдвое меньше, надо думать. Но я был единственным ребенком в семье.

В большинстве семей было по одному ребенку – мы были маленькими принцами и принцессами. Все из-за воды – все вечно боялись засухи. Так много ртов, и так мало воды на всех. Однажды, с полвека назад, случилась затяжная засуха. Половина надгробий на поле поминовения датируется именно тем периодом.

Сложно вообразить, каково было жить в прежнем мире, на планете, которая практически вся состояла из воды. Но даже там, если верить учебникам истории, были пустыни – и это в мире, который сплошь был в морях и реках. Я раньше думал, что нам врут об этом. Только потом я узнал, что морская вода была испорчена солью и оттого непригодна для питья, а реки – загрязнены. Когда-то там были ледники из чистейшей воды, но они все растаяли.