Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Джози? – он встает, когда я подхожу к бару.
Ростом он, оказывается, около ста семидесяти пяти сантиметров. Может быть, ста восьмидесяти. Голос у него красивый, глубокий, без заметного акцента, хотя я знаю из его анкеты на сайте знакомств, что он из Висконсина. Зубы хорошие, и мне нравится его улыбка, которая сразу добавляет ему полбалла.
– Привет, Пит, – говорю я.
Он спрашивает, хочу ли я остаться за баром или сесть за столик. Я хочу сказать, что мне все равно, но потом выбираю бар. Если беседа станет неловкой, всегда можно втянуть в нее бармена. Я этому научилась за долгие годы.
– Очень рад встрече, – говорит Пит, пока мы усаживаемся на высокие стулья.
Я вешаю сумку на крючок под стойкой и слежу, чтобы случайно не коснуться Пита коленом.
– И я, – говорю я, отмечая ямочку у него на подбородке. Большой плюс. Ну, то есть, на самом деле минус.
– Хорошо, что у нас наконец все получилось, – говорит Пит, намекая на сложности наших расписаний в последние пару недель.
– Да, – и я вдруг решаю поделиться с ним наблюдением о том, что он относится к абсолютному меньшинству людей, которые выглядят лучше своих фотографий в соцсетях.
– Забавно. Я как раз думал то же самое про тебя.
Я улыбаюсь ему и говорю:
– Всегда лучше недооценить себя.
Он смеется и говорит, что мысль неплохая.
– И раз уж мы заговорили о фотографиях, – вспоминаю я, – можно дать тебе один совет по поводу фотки в «Фейсбуке»?
– Ты же отклонила мой запрос.
– Не отклонила, а просто проигнорировала.
– Ну ладно, – он улыбается, – что за совет?
– Убери кошку.
– Что? – возмущается Пит. – Тебе не нравится Конфетка?
– Ее зовут Конфетка?
– Да. Ее зовут Конфетка. Потому что она черная, как шоколадка. Ясно?
– Вау, – я качаю головой и глупо улыбаюсь.
– Что?
– Конфетка? Так себе имечко.
– Его придумала моя племянница. Она умерла.
Целую секунду я думаю, что умерла его племянница, и впадаю в дикий ужас при мысли о том, что наговорила. Потом соображаю, что умерла, наверное, кошка.
– Конфетка умерла?
– Да. Племянница очень расстроилась. На самом деле это была ее кошка, но она жила у меня, потому что у жены моего брата аллергия. Нам всем пришлось нелегко. Конфетка была отличной кошкой.
– Прости, – бормочу я, отмечая одновременно его любовь к животным и хорошие отношения с семьей, – и все-таки не нужно было называть кошку Конфеткой.
Он смотрит на меня и говорит:
– А тебе тогда нужно было не соглашаться на «Брайо».
– Это почему? – смеюсь я.
– Потому что это «Брайо», – говорит Пит. Выглядит он при этом точь-в-точь как Гейб с его гурманским снобизмом. – Большинство девушек из этого района отменяют встречу, когда я предлагаю сетевое заведение.
– А ты бы хотел, чтобы я не пришла? – я замечаю, что бармен нас слушает.
Мы не подаем ему никакого знака, и он уходит к другой паре.
– Я предпочитаю сразу отсекать снобов, – говорит он, – я из Висконсина. Я несовместим со снобами.
– А что, в Висконсине нет снобов?
– Ну, штуки две или три.
– Ну, я не из них, – убежденно говорю я, – а вот мой лучший друг как раз сноб, и он советовал мне отменить встречу, потому что ты выбрал этот ресторан.
– Гей и гурман?
– Ну что за стереотипы, – улыбаюсь я.
– Ладно. Но я же прав?
– Не совсем, – я качаю головой, – он гурман, но натурал.
Пит приподнимает бровь и осторожно смотрит на меня:
– Лучший друг натурал?
– Мы еще и квартиру вместе снимаем.
– Интересно…
– Тебе уже страшно? – я вдруг чувствую себя особенно смелой. – Звоночек.
– А ты уже пытаешься заставить меня ревновать? – парирует он. – Звоночек.
Мы играем в гляделки, пока не появляется бармен. На этот раз мы решаем сделать заказ. Я беру мартини с водкой, безо льда. Прошу «Тито’c», если есть, и «Бельведер», если нет.
Бармен кивает и переводит взгляд на Пита.
– А вам, сэр?
– Мне, пожалуйста, «Миллер лайт». И мы закажем закуски, наверное.
Пит смотрит в меню и спрашивает, есть ли у меня предпочтения. Я прошу его выбрать что-нибудь с мясом.
– Колбаски? – спрашивает Пит.
Я киваю, и, когда бармен отходит, Пит говорит:
– Отлично, ты не вегетарианка.
– И глютен ем, – я вспоминаю о последнем бзике сестры, – честно говоря, я даже не знаю, что такое глютен. Пшеница? Или что-то другое?
– Не представляю. Знаешь, как узнать, что кто-то не ест глютен?
Я мотаю головой.
– Он тебе сам скажет, – говорит он с милой улыбкой.
Я смеюсь, и он кажется довольным своей шуткой.
– Ты ведь учительница? – спрашивает он.
– Да. Учу первоклашек. Мне очень нравится. Люблю детей.
Он кивает, но глаза его на мгновение становятся пустыми. Я пытаюсь придумать что-нибудь поинтереснее, а потом вспоминаю, что вовсе не собираюсь казаться интересной. По крайней мере, более интересной, чем я есть. Вместо этого я задаю вопрос, которой никогда бы не задала на нормальном первом свидании, когда стараешься произвести впечатление.
– А как ты относишься к детям?
Он мнется, прекрасно понимая, чем вызван такой вопрос тетки далеко за тридцать, но сохраняет спокойный вид и говорит:
– Дети – это круто.
– Значит, у нас много общего, – говорю я, когда приносят напитки, – мы любим мясо, глютен и детей.
Пит смеется от души и поднимает бокал.
– За мясо, глютен и детей.
Наши стаканы соприкасаются. Потом соприкасаются наши колени. Я делаю глоток, жду секунду, и бросаюсь во все тяжкие.
– Знаешь, – говорю я, – это мое последнее свидание.
Он смотрит на меня удивленно и смущенно и уточняет:
– Ты имеешь в виду, что больше никуда со мной не пойдешь?
– Вероятно. Ничего личного. Я решила это еще до встречи.
– И почему?
Я прокашливаюсь и говорю:
– Ну… мне тридцать семь, как и написано в моей анкете. Почти тридцать восемь. Так что мне кажется, что пора уже забыть про всю ерунду со свиданиями и поиском мужа. И ко всему прочему, – мне уже все равно, – шестилетняя дочь моего бывшего парня учится в моем классе. Она каждый день напоминает мне, что я отстала от всех и у меня кончается время. Так что, если ты не окажешься тем единственным и будущим отцом моих детей, это будет мое последнее свидание. Потом я пойду в банк спермы или заведу ребенка от незнакомца. Или перееду в Африку и посвящу жизнь заботе о бедных, – я улыбаюсь, – не то чтобы я на тебя давила или что-то такое.