— Эрик, — говорит он, — ты уверен, что хочешь в это ввязываться?

Он сомневается не в моих юридических талантах — он сомневается в моей устойчивости к стрессу. Он-то держится уже двадцать лет, а я новобранец. Я натянуто улыбаюсь.

— Все под контролем, — лгу я. Алкоголики, вставшие на путь исцеления, — отличные лжецы.

Я уступаю место другому адвокату, готовящемуся к следующему делу. Мне хочется оттянуть тот момент, когда я прочту в глазах Делии разочарование, ведь я опять потерпел поражение: Эндрю придется провести еще одну ночь в тюрьме. Смирившись с неизбежным, я поворачиваюсь и вижу, что она исчезла.

Шесть лет назад я съехал с проезжей части, когда пытался открыть бутылку «Столичной» и одновременно держать руль коленями. Каким-то чудом единственной жертвой того ДТП стал сахарный клен. Мне пришлось отправиться в бар и выпить еще несколько рюмок, прежде чем я набрался храбрости позвонить Делии и рассказать, что случилось. В течение следующей недели я регулярно просыпался там, куда вроде бы не приходил накануне вечером: в комнате студенческого общежития Дартмута, в кухне китайского ресторана, на бетонном разделителе плотины. В рамках одного из тех запоев я как-то раз очутился на заднем дворе дома Хопкинсов. Уснул я прямо у них в гамаке, и разбудил меня чей-то плач. Рядом со мной на земле сидела Делия и задумчиво рвала травинки.

— Я беременна, — сказала она.

Голова моя плавала где-то на большой глубине, язык напоминал корягу среди топей, но я подумал одно: «Теперь она моя». Кое-как выбравшись из гамака, я опустился на колени, стянул с волос Делии резинку и, сложив ее пополам, взял мать своего ребенка за руку.

— Делия Хопкинс, — сказал я тогда, — ты согласна стать моей женой?

Я напялил импровизированное кольцо ей на палец и прибавил ватт в своей электрической улыбке.

Когда она вместо ответа лишь уткнулась лицом в колени, я ощутил, как паника, точно мотылек, затрепыхалась внизу моего живота.

— Делия, — наконец сказал я, сглотнув комок. — Дело в ребенке? Ты хочешь… избавиться от него? — Сама мысль о том, что часть меня пустила корни в ее теле, казалась чудом, словно я обнаружил орхидею, пробившуюся сквозь асфальт у съемной халупы. Однако я готов был пожертвовать этим счастьем ради Делии. Ради нее я был готов на все.

Когда она снова посмотрела на меня, глаза ее были пусты, как будто она вырывала из плоти своей жизни отвечавший за меня кусок.

— Я хочу этого ребенка, Эрик, — сказала она. — Я не хочу тебя.

Делия часто жаловалась, что я слишком много пью, но, сама не беря и капли в рот, вряд ли могла решать, сколько это — «слишком много». Она уверяла, что не выносит запаха алкоголя, но мне казалось, что ей просто страшно потерять контроль надо мной, а значит, это была ее проблема, не моя. Иной раз она до того распалялась, что ставила мне ультиматум, но это был замкнутый круг: стоило ей пригрозить бросить меня, и я лез в бутылку еще глубже. Тогда она в конце концов приходила и помогала мне прийти в себя, а я клялся всеми святыми, что это не повторится, хотя мы оба знали, что это повторится, и не раз.

Вот только теперь она уходила не ради себя, а ради нового человека. Уходила от лица их двоих.

После того как она ушла, я еще долго сидел во дворе, пытаясь, как атлант, пристроить тяжелую правду на плечах. Вернувшись домой, я нашел информацию об обществе «Анонимных алкоголиков» и в тот же вечер отправился на собрание. Мне понадобилось немало времени, чтобы осознать, почему Делия отвергла мое предложение. Я просил ее прожить со мной ужасную жизнь, но ведь человек в любой момент может начать жить сначала.

Я бы хотел немедленно найти Делию, но времени на это сейчас нет. Я звоню аризонским прокурорам, и металлический голос в трубке извещает меня, что прокурор округа Мэрикопа принимает с девяти утра до пяти вечера. Глянув на часы, я понимаю, что в Аризоне еще всего семь. Я оставляю на автоответчике сообщение, в котором говорю, что представляю интересы Эндрю Хопкинса и что мой подзащитный согласился на экстрадицию из Нью-Гэмпшира в надежде на скорейшее рассмотрение дела.

Затем я спускаюсь в офис шерифа, где Эндрю временно отведена каморка площадью в шесть квадратных футов.

— Мне необходимо увидеться с Делией, — говорит он.

— В данный момент это невозможно.

— Ты не понимаешь…

— Знаете, Эндрю, как отец четырехлетней девочки… не понимаю, тут вы правы.

Мы оба одновременно вспоминаем вчерашний разговор и его чистосердечное признание. Эндрю хватает ума сменить тему.

— Когда мы едем в Аризону?

— Это не нам решать. Может, завтра, может, через месяц.

— А что будет происходить, пока мы ждем?

— Штат Нью-Гэмпшир обеспечит вам роскошные апартаменты. Вы будете периодически встречаться со мной, и мы вместе попытаемся придумать, как нам вести себя в Фениксе. Я пока что понятия не имею, какими доказательствами располагает обвинение. Пока я не разберусь во всем, вы просто признаете себя невиновным, а проблемы будем решать по мере их поступления.

— А если я хочу признать свою вину?

За годы своей карьеры я сталкивался всего лишь с одним подсудимым, который не хотел воспользоваться шансом хотя бы высказать свою точку зрения на случившееся. Ему было семьдесят лет, тридцать из которых он провел в тюрьме штата. Он ограбил банк через пятнадцать минут после освобождения и присел на бордюр в ожидании полиции. Ему хотелось одного: вернуться в среду, законы которой он понимал, — а потому реплика Эндрю показалась мне еще более странной. Чем бы ни руководствовался человек, однажды решившийся на преступление ради того, чтобы жить со своей дочерью, он все-таки должен хотеть продолжения этой жизни в ее обществе.

— Эндрю, как только вы признаете себя виновным, все кончено. Вы всегда можете поменять «невиновен» на «виновен», но не наоборот. Прошло уже двадцать восемь лет, половина улик могла растеряться, а половина свидетелей — умереть. У вас неплохой шанс на оправдательный приговор.

— Эрик, — Эндрю заглядывает мне в глаза, — ты же мой адвокат, верно?

Я совершенно не готов выступать его адвокатом; мне не хватает опыта, и мозгов, и уверенности в себе. Но я вспоминаю мольбы Делии. Вспоминаю ее незыблемую веру в то, что человек, некогда потерпевший фиаско во всех своих начинаниях, еще может стать героем.

— Значит, ты должен меня слушаться, верно?

Я не отвечаю на его вопрос.

— Эрик, я отдавал отчет в своих действиях тогда, двадцать восемь лет назад. И я прекрасно понимаю, что делаю сейчас. — Он тяжело вздыхает. — Я признаю свою вину.

— А вы не думали, как это скажется на Делии?

Эндрю долго смотрит на какой-то предмет у меня за спиной, прежде чем ответить.

— Только об этом я и думаю, — наконец говорит он.