обидеть, уважаемый Говорящий Сверчок, — горячо произнёс Пиноккио, — и в мыслях не было. Просто я представлял вас иначе.

— Ладно, парень, в общем, я не в обиде. Я и сам себе не очень-то нравлюсь, если честно. Только за то, что ты меня обидел, ты уж, пожалуйста, пыль из-под комода не выметай. Договорились?

— Договорились, — согласился мальчишка и принялся подметать дальше, — синьор Говорящий Сверчок, а давно ли вы тут живёте?

— Да нет, года три.

— А где жили до этого?

— О, — в голосе Говорящего Сверчка прозвучала сладкая истома, — до этого я жил в офицерском клубе.

— Да вы что? — Пиноккио даже перестал подметать. — Как интересно. А почему вы оттуда ушли?

— А, — Говорящий Сверчок, наверное, даже махнул одной из своих лап в разочаровании, — это всё из-за этих идиотов, тараканов.

— Вы что, с ними не ладили?

— Да нет, в общем, ладили. Не смотря на то, что они — законченные тупицы.

— Что же произошло?

— Вот тупые они, хоть кол на голове тещи. Сколько раз этим дуракам повторял: господа тараканы, будьте сдержанны в своих сексуальных порывах, будьте благоразумны, не размножайтесь с такой быстротой и в таких количествах. Я, конечно, понимаю, это дело приятное, но они меня не слушали.

— И что же?

— Тупые болваны отвечали: ты в нашу демографическую политику не лезь, а то мы тебе морду набьём.

— И чем же дело кончилось?

— А чем же это могло кончиться? Конечно тем, что господам офицерам осточертело вылавливать из супа этих ослов, этих демографических хулиганов. И они вызвали санэпидемстанцию. Те приехали и всё залили дустом.

— Какой ужас!

— Ужас — это не то слово. Представь себе, дружок, тысячи и тысячи дохлых тараканов и столько же ещё умирает. Плачут лежат, лапками шевелят, их тошнит. Они и так-то противнее меня, а тут ещё и блюют. Короче, картина — не приведи Господи. Я им говорю: «Ну что, достукались?» А они отвечают, какие же упрямые: «Размножались, мол, и будем размножаться».

— Какие стойкие, — восхитился мальчик.

— Да, в этом плане стойкости у них не занимать. А вообще существа они неприятные, суетливые какие-то, вечно голодные и грубые, что твой папаша.

— Не надо о папе, — предостерёг его Пиноккио, — лучше расскажите мне о господах офицерах.

— Офицеры, — мечтательно произнёс Говорящий Сверчок, — офицеры — это да! Это люди с большой буквы. И мундиры у них красивые, и люди они весёлые, только, по-моему, абсолютно бесполезные.

— Как это?

— Ну, все люди что-то делают, работают, что-то производят. Вот, к примеру, твой бестолковый папаша, и тот на шарманке играет, людям радость приносит или, к примеру, доносы строчит. Тоже дело полезное.

— Не надо про папу, — напомнил мальчик.

— Ладно, не буду, — в который раз пообещал Говорящий Сверчок и продолжил: — Пиноккио, меня самого всегда интересовало, зачем нужны господа офицеры. Они, конечно, красавцы: усы, ноги всякие, уши опять же, кто же спорит? Но вот чем они занимаются и где деньги зарабатывают, я так и не выяснил.

— А что же они делают в этом самом офицерском клубе?

— Днём — не знаю, а вечером режутся в карты, пьют вино, мучают девок. Это, на мой взгляд, самое интересное занятие. А ещё рубятся на саблях и блюют.

— Блюют? — не поверил мальчик.

— Ну да, блюют. Только блюют, как правило, корнеты и поручики. А как получит звание капитана, так всё, с блевотиной как обрезало: либо мордой в салат, либо под стол. В общем, старшим чинам блевать не полагается.

— Как интересно, какая у них забавная дисциплина, — деревянный человек на минуту задумался, а затем продолжил: — А как они мучают девок?

— Это тебе ещё рано знать.

— А если хочется?

— Но если хочется, расскажу. Главное в общении с девками — это их напоить.

— Чтобы пьяными были?

— Чем пьянее, тем лучше. Был там один майор. Ух, красавец! Шпоры звенят, усы торчат, глаза горят, на саблях рубился, как зверь. И вот этот майор любил повторять: «Пьяная баба себе не хозяйка». Вот ты её напаиваешь как следует, а потом раздеваешь.

— Догола?

— До самого, что ни наесть, гола. После чего девку кладут на спину или ставят к себе спиной и наклоняют, получается очень забавно.

— А дальше?

— А дальше, если честно, я сам не мог понять, что они делают. Но посмотреть очень любил.

— Как романтично, — произнёс мальчик, представляя себе картину, — я тоже хочу быть офицером.

— Не стоит, — отсоветовал Говорящий Сверчок, — жизнь у них, конечно, красивая, но живут они больно не долго.

— Почему? — спросил Пиноккио, и ему стало очень жалко господ офицеров, которые так красиво и так мало живут.

— Почему-почему, не знаю я, почему. Порядок у них такой. Сидят себе сидят, спокойно курят, в карты режутся, и вдруг один из них как вскочит и заорёт: «Жулик, жулик». А другой ему под стать орёт: «Я не потерплю» и бац первого по мордасам рукавицей с пальцами. И все начинают орать: «К барьеру, к барьеру». Сколько ни жил в клубе, ни одного барьера не видел. Кстати, а из-за чего весь сыр-бор? Оказывается, один жульничал, а другой заметил. Ну заметил и заметил, обозвал жулика, казалось бы, и всё — конфликт исчерпан, да какой там, как распалятся, что от них сигарету прикуривать можно, а остальные ещё и подначивают, орут: «К барьеру, к барьеру». Это значит, что без сабель и шашек уже не обойтись.

— А что же они делают этими саблями и шашками?

— Для начала порубят всю мебель и посуду вокруг, а когда устанут, то и друг друга.

— Ой, мамочки, и друг друга? До крови?

— До крови — это мягко сказано, любезный друг мой, офицеры уж если рубят, то либо до кишок, либо до мозгов, а просто до крови у них редко бывает.

— Какие храбрецы!

— Этого уж не убавить, не прибавить — храбрецы точно. Или вот ещё случай. Сидят себе играют в карты и вдруг бац! Один встаёт и уходит, гордый весь такой и одинокий. В отдельном кабинете сядет, закажет себе шампанского, посидит, попьёт, попишет письма, а потом себе в